Василий Звягинцев - Ловите конский топот. Том 1. Исхода нет, есть только выходы...

Молодец, Антон. Он сказал это таким тоном и смотрел на нее так, что она просто вынуждена была, пусть и сквозь зубы, ответить положительно. Иначе просто потеряла бы лицо.

А у нас на это обращают пристальное внимание. Как же – шестнадцать самодостаточных личностей, и никто не согласен на подчинение иерархии тюремной камеры или крысиной стаи. Все «альфы», пусть и в собственных нишах.

– Простите, Антон, – меняя тему, сказал Кирсанов, – а можно ли хоть издалека посмотреть на ваших пленников? Из фильма мне показалось, что, когда их бьют прикладами или сапогами, они реагируют как-то очень по-человечески…

– Сожалею, но сейчас это невозможно. Как бы это правильнее выразиться… – Антон явно испытывал затруднение, общаясь с человеком, которому по определению полагалось мыслить в рамках начала двадцатого века, не зная ничего о последующих достижениях человеческой (и не только) мысли.

Здесь он здорово ошибался, находясь в рамках (или тенетах) прошлых представлений. Ему не приходилось, прожив много десятилетий в конце девятнадцатого века и почти весь двадцатый, общаться с людьми, столь резко сменившими «среду обитания», как Кирсанов или Басманов. Мы – совсем другой контингент. Тем более они оба успели очень многому научиться, читая книги, работая с компьютерами и путешествуя между мирами. Мозги у них были правильно устроены, это главное, а информационное наполнение – дело наживное.

– Да вы не стесняйтесь, выражайтесь, – поощрил его жандарм, как если бы разговаривал с арестованным эсером-террористом. – Поймем как-нибудь.

– Хорошо, – сказал Антон, оглянувшись именно на меня. Будто спрашивая, как быть. Я сделал разрешающий жест.

– Сейчас этих дуггуров-элоев у нас нет…

– Сбежали, что ли? – с профессиональным интересом спросил Кирсанов. – И как же вы так… промухали? У меня что из «Крестов», что из Константиновского равелина ни один… временно задержанный или подследственный не сбежал. В худшем случае случались «неудачные попытки»… А я слышал, вы еще при обоих Александрах служили…

Лицо и тон Кирсанова выражали горестное недоумение, легкое сочувствие и не слишком тщательно маскируемый сарказм.

– Я по другому ведомству служил, – с неожиданной гордостью ответил Антон, и я вдруг со странным чувством отметил – сколь же сильна та самая «одержимость временем». Казалось бы, ну что Антону, дожившему как минимум до встречи с Воронцовым (1984 год, Сухум), старые счеты между давно канувшими в Лету учреждениями монархии, уже семьдесят лет как не существующей.

Нет, с другой стороны, как говорил еще мой дед: «В армии, если без войны, три года служишь, а воспоминаний потом у мужиков на всю жизнь хватает».

– Об этом, надеюсь, у нас будет время отдельно поговорить, а по данному факту? – не поддался на провокацию Кирсанов.

Видя, что Антон слегка потерялся в непривычной для него ситуации (а чего вы хотите, из князей да в грязи), слово взял я.

– Павел Васильевич, никто ни в чем и ни при чем… Примем за данность, что пленники были захвачены несколько позже момента нашей текущей встречи и не могут быть предъявлены, потому что, с одной стороны, их здесь еще нет, а с другой – здесь они уже побывали и исчезли именно потому, что мы решили встретиться в данный, а не какой-нибудь другой момент. Допускаю, что это было нашей ошибкой, но теперь ничего не поделаешь. Времена, как сказал поэт, не выбирают…

– Благодарю за разъяснение, господин генерал-лейтенант! – Кирсанов щелкнул каблуками и опустился в кресло, выбрав наилучший выход из положения. Любому жандармскому офицеру, даже такому умному и прожившему с нами более четырех лет, подобные объяснения казались примерно тем же самым, что рассуждения Фомы Аквинского. Разве что с обратным знаком. Но на веру он многое принимать соглашался, опять же чисто эмпирически, наблюдая происходящее и не пытаясь подвергать его «Критике чистого разума» [65].

Мы втроем, Сашка, Олег и я, снабдив товарищей всей значащей информацией – но знающие больше и имеющие собственный план, который еще предстояло довести до стадии реализации, – сочли первый этап своей миссии выполненным. В неизбежно вспыхнувшей дискуссии участвовать не собирались. Запал был дан подходящий, а теперь пусть выговорятся и решают, исходя из собственных настроений и предпочтений.

В общем и целом стихийно сформировались три точки зрения, почти в точности совпадающие с теми, что мы обсуждали в узком кругу. Только вот с персоналиями мы ошиблись.

В зависимости от возраста, опыта и темперамента нашлись как сторонники невмешательства и немедленной эвакуации, так и «ястребы», непременно желающие учинить нечто вроде «разведки боем». «Военную партию», как и следовало ожидать, составили Берестин, Басманов, Белли и примкнувшая к ним Лариса. Понять ее можно: кипучая, эмоциональная натура, давно уже почувствовавшая вкус к рискованным предприятиям. Плюс старательно маскируемые комплексы, требующие постоянного самоутверждения, что в отношениях с мужчинами, что на полях сражений. Клеопатра, Жанна д'Арк и императрица Екатерина Великая в одном лице. Да и в двадцатом веке таких натур хватало. То, что она оказалась в разных лагерях с Олегом, могло удивить кого угодно, только не нас. Так с самого начала и задумывалось.

Укрыться в Замке и отсюда спокойно понаблюдать за развитием событий, одновременно продолжая всеми доступными способами изучение дуггурской цивилизации, выразили желание лишь трое – Сильвия, Ростокин, Алла. В принципе их мотивация тоже вполне прозрачна. Игорю с его подругой нет никаких резонов проваливатьс я еще глубже в засасывающую топь времени. Они и так слишком далеко ушли от дома. Как журналиста и, скажем деликатно, эмиссара своей реальности и ее криптократов, Ростокина не может не привлекать возможность ближе познакомиться с Антоном, сутью и устройством Замка, да и собрать эксклюзивную информацию о дуггурах. Хоть для серии статей, хоть для книги, а заодно и для блага Отечества, которое для него таковым и оставалось.

Членство в Братстве никак не отменяло лояльности собственным Родинам, скорее это даже приветствовалось. Тем более «настоящая» только у них с Аллой и осталась. В том смысле, что осталась неизменной и, с их точки зрения, подлинной, невзирая на то, что мы обзывали ее «химерой».

Что же касается Сильвии… Тут сложнее, конечно. Скорее всего, ей захотелось покоя и независимости. Перспектива тайной или явной войны с очередными порождениями неизвестно чего ее явно не прельщала. По понятным причинам. Присоединяться к большинству, где по-любому придется оставаться на вторых ролях, – тоже. А вот в третьем варианте она получала все, чего могла желать.