Андрей Прохоренко - Как казак пить бросил

«Я смотрю, ты везде успел».

«Так и небо, и земля давно поделены, казаче. Вот только вы, казаки, тут по свету мыкаетесь, да все не хотите покоряться, все свободы какой-то хотите. Глупо это. Что смотришь на меня? Хочешь убить? Давай, заведись, будь злее!»

«Нет, – подумал казак, – я тебе такой радости, как с саблей на тебя кидаться, не доставлю. Хватит, ты меня больше на этом не проведешь».

«Что ты молчишь? Саблю из ножен не достаешь? Я тут, рядом с тобой. Убей меня, прояви свою злость и тебе станет легче».

«Чертяку не слушай, – донеслась в это же время до казака посланная кем-то мысль. – Обманет и тебя еще больше запряжет в свое ярмо».

«Может, проговорить что-то?» – пронеслось в голове у Верниги.

А Люц, видимо, мысли казацкие слышал, и давай Вернигу подзадоривать:

«Казак-молодец, ты перекрести меня. Я уйду сразу же. Знамения испугаюсь».

Вернига на побуждения Люца попался, как он говорил, так и сделал, а Люц, как увидел напрасные казацкие старания, так только давай хохотать. Теперь перед казаком стоял уже не ксендз, а корчмарь с брюшком. Он зло и, одновременно, хитро и озорно щурился, а в руках у него была полная кружка горилки. Люц, глядя на казака, хлебнул горилки, а потом, залихватски подмигнув Верниге, влил в себя горилку, крякнул, вытер усы и воззрился на казака. В это же время кружка в руках корчмаря вдруг оказалось вновь полной заветной влаги, но пить снова корчмарь не стал. Хитро усмехаясь, он начал выливать влагу из кружки. Горилка стекала на землю тоненькой струйкой, а из нее вначале маленькая, а потом все больше, рождалась змея зеленовато-темного цвета.

Эта змея каким-то непостижимым образом обвила одну из ног корчмаря, а потом исчезла, как будто ее и не бывало. Вернига смотрит, а на него глядит корчмарь. Вспомнил он сразу же заветы батьки, который не раз и не два говорил, что в глаза нечистой силе смотреть не надо. Казак так и сделал, а Люц в это время и говорит:

«Корчмаря видел?»

«Я его лицо вовек не забуду», – мысленно пообещал казак.

«Его тебе найти надо. Как найдешь, я скажу, что сделать».

«И все?»

«Нет, это только начало. Потом шляхтича найдешь. Он против казаков воюет. Придется тебе дальше на запад идти, но это все потом, как с прежним заданием справишься».

«Я с нашими врагами не буду дружить», – вырвалось у казака.

«Так и быть, – неожиданно согласился Люц. – Корчмаря найди, скажи, что от меня пришел. Он скажет, что делать».

«Корчмарь, выходит, твой друг?»

«Тебе какое дело? Делай, что говорят».

«Не буду я тебя слушать. Сам знаю, что делать».

«Как хочешь, – отреагировал Люц, – только долго жить после этого не будешь. Погибнешь быстро, а перед тем, как погибнуть, все, что было в тебе казацкого, исчезнет».

«Я твоих угроз не боюсь. Что касается смерти, так я не раз и не два ей в глаза смотрел, даже призывал, чтобы она меня взяла, а она все не шла».

«Так это я ей и сказал, чтобы пока на зов не являлась. Ты, казаче, мне нравишься, смелый ты и решительный, а еще, мне нужен. Поэтому-то и живешь».

«Говорить можешь, что хочешь, да только я тебе не подчиняюсь».

«А вот это – неправда. Мы же с тобой договор заключили. И ты сам согласился на то, чтобы я к тебе являлся, а ты выполнял все то, что в договоре прописано…».

«Что-то я не помню, чтобы так было. Дуришь ты меня. Ой, дуришь!»

Только Люц не шутил. В следующее мгновение перед казаком в воздухе появилась рукопись, на которой казак расписался, да еще и кровью в том, что он согласен на все условия, да только Вернига Люцу не поверил.

«Ты мне можешь все, что угодно, показать, да только все равно я тебе не верю. Не подписывал ничего».

«Как же не подписывал? – притворно изумился Люц. – Ты же горилку пил?»

«Пил, а кто ее не пробовал?»

«Вот, кто не пробовал, тот со мной договора и не заключал, а ты, казаче, все дно быстрее хотел увидеть. Шинкарь, – тот свое имеет, как и я, с каждой кружки. Только ему ты платишь серебром и золотом, а мне – более ценной монетой».

«Это какой же?» – удивился казак.

«А ты не догадываешься? Харой и жизненной силой. Я охотно с каждой кружки такую плату принимаю. Людей много, пьют почти что все, а мне навар…».

«И когда же ты успел под себя этот промысел взять? Раньше вроде тебя в этих краях не было. Заезжий ты, как я вижу».

«Да, я гость из Европы. Впрочем, нас пока что тут мало. Конкуренции почти нет. Люди только в здешних местах непослушные. Там давным-давно со всем смирились, да все поняли, а тут – одни смутьяны. Хоть тебя взять. Ни кола, ни двора, ни сына, ни жены, только пистоли да сабля. Что за житье такое бесшабашное?»

«Зато вольное. Нет надо мной хозяина, – мысленно произнес казак и прикусил себе язык, подумав: – Как же это нет, если некоторые тут на эту роль претендуют».

Только эту мысль казак Люцу не направил. Чертяка же спорить не стал, только сказал:

«Все равно на ваши буйные головы вскоре управа найдется. Мы вас под себя возьмем. Откуда я прибыл там, знаешь ли, уже давно под нами все ходят, а тут непорядок – свобода, зато есть такие жирные барашки, на которых можно ездить и ездить. Ты, казаче, тому пример».

Хотел казак ответить резко, да сдержался.

«Чего не спрашиваешь, где корчмаря искать?» – донеслась до Верниги мысль Люца.

«И где?» – хмурясь, мысленно спросил казак.

«На запад тебе идти придется. Вначале в Черкассы заглянешь к одному приятелю моему. Там увидишь, кто он. Я подскажу, а потом на Белую Церковь свернешь, а там и до Бердичева рукой подать…».

После этого голос Люца больше Вернигу не беспокоил. Казак же, поразмыслив, решил для виду последовать совету Люца и направиться в Черкассы, а там уже посмотреть, что дальше делать. В Чигирине он знакомых казаков встретил, но стыдно ему стало. Не стал с ними говорить. Он вроде бы как и не воюет, делом казацким не занимается, опускаться стал, а был лихим казаком-молодцом еще несколько лет назад. Обидно Верниге за себя стало.

«Что же это я, – подумалось ему. – Не могу себе ладу дать? Неправильно это. Надо за себя взяться, да за казацкий чуб себя вытянуть оттуда, куда попал».

Размышляя таким образом, казак повеселел. Чигирин покинул, до Черкасс без происшествий добрался. Голоса казака больше не донимали. Вот только после того, как гигант ему по лбу пальцем поводил, стал Вернига видеть многое из того, чего раньше не то, что не видел, внимания не обращал. Начал он видеть энергетические оболочки деревьев и травы, сущности самые разные, обычным взором не видимые. Мог под землей видеть, что творится. Не всегда, правда, но получалось. Слышать также казак стал мысли еще лучше, чем раньше.

«Тут главное, чтобы голова кругом не пошла, – думалось Верниге. – И так косо на меня смотрят. Если где-то сорвусь, совсем ненормальным считать будут. Еще забьют от страха до смерти. Сноровку-то я растерял».