Александр Шуваев - Гном. Часть 2

– А он и не является вполне надежным. Просто, на мой взгляд, это единственная линия поведения, при которой ситуация, да, проигрышная, да, позорная, можно сказать, катастрофическая, – не стала бы безнадежной. Опыт самой последней истории показывает: пока жива Британия, с Европой не все еще кончено.

– Вы думаете, нам будет достаточно просто смирно сидеть и вести себя примерно, чтобы этот людоед оставил нас в покое?

– А он сам объяснил нам все необходимое. Из чего я делаю вывод, что он все-таки не настолько умен, как думает сам. Или, может быть, привыкнув общаться исключительно с подданными, просто не имеет достаточного опыта общения с равными себе… владыками. Он не может остановить войну, так сильно мотивированную местью, желаньем отплатить сполна за пережитый страх и унижения, потешить злобу, садизм и похоть. Да ограбить, наконец! Есть и более рациональное желание навсегда исключить исходящую от Германии, – а значит, от всей континентальной Европы, от всего Запада ! – угрозу. Но он проговорился, что в сложившейся ситуации совершенно не заинтересован продлевать войну свыше совершенно необходимого. Как раз для того, чтобы не допустить дальнейшего усиления военных и директората ВПК. Похоже, они сосредоточили в своих руках необъятную фактическую власть и привыкли к бесконтрольности и значительной безнаказанности. До войны карали кого угодно, за дело и просто профилактически, за то, что стал слишком силен или для того, чтоб запугать остальных. Теперь слишком многое пришлось прощать людям, доказавшим свою эффективность. И они отбились от рук. Ему хочется… да нет, просто необходимо побыстрее закончить войну еще и для того, чтобы заново взнуздать их.

– Кажется, вы еще недавно еще говорили, что они разделаются с нами шутя… Так причем здесь длинная война?

– Бог с вами, – Рузвельт, чуть отклонившись, с явным изумлением глянул на него через очки, – вы меня совершенно неправильно поняли! Наскоро собранный экспедиционный корпус они, да, съедят не поморщившись. Но Канал! Это, неизбежно, весьма значительные потери, огромные подготовительные работы и довольно много времени.

«Вот только у Сталина может оказаться достаточно памяти, чтобы все-таки, воспользовавшись уникальным моментом, удавить вас, не считаясь с жертвами и не отвлекаясь на сиюминутные соображения. Страшно даже подумать об этом, но на его месте я поступил бы именно так. Искренне поговорил бы с ближним кругом и сумел убедить их. А потом… не знаю, наверное – умер бы. Так что поддерживать и Англию, и персонально тебя, боров, все-таки придется, причем всерьез» – подумал один.

«А вот то, что без Британии ты потеряешь и Европу, и, пожалуй, все восточное полушарие, и, следовательно, вся эта война окажется для США бессмысленной… нет, лучше сказать не окупившейся , не давшей ожидаемых дивидендов… равно как и то, что не достигшая целей война обозначает войну, по сути, проигранную, ты понимаешь очень даже хорошо. Но успешно делаешь вид, что это только Америка нужна Британии» – подумал второй.

Черчилль неожиданно хмыкнул, его собеседник вопросительно поднял брови.

– Пришла в голову неожиданная мысль: а ведь если бы не Гитлер, русские так и не решились бы на активные действия. Ей-богу побоялись бы напасть. Так и варились бы в собственном соку, мутили и вредили по мелочи, не зная, чего стоят на самом деле. Проклятый Ади, – и тут нагадил. Ничего не может сделать, как следует.

– Что ви морщитесь, Борис Михайлович?

– Да ну, пустяки какие-то, – с досадой проговорил Шапошников, растирая левый локоть, – локоть вот… Ноет и ноет. Вроде бы и несильно, а покою не дает. Какой-то там локоть, – а вот мешает.

– Надо ск и пидаром, – наставительно сказал Сталин, – или, может быть, – к доктору?

– Попробую. А к доктору, – чего с такими пустяками к доктору, ей-богу? Само пройдет, товарищ Сталин.

– Может быть, все-таки кого-то другого? Помоложе найдутся. Что вы все сами дэлаете, пора п а беречся, пуст другые паработают.

– Нет, – Шапошников отрицательно покачал головой, – нельзя. Вы же знаете, товарищ Сталин. Каждый должен делать то, что он может лучше других… а это, как ни крути, кроме меня сделать некому. Послать пешку какую-нибудь без нормальных полномочий, так не будет Объект с мелочью разговаривать. Разговор выйдет только с фигурой сопоставимого ранга, иначе не имеет смысла затеваться. Так кого? Вы себе представляете Жукова, который пытается с Объектом – ДОГОВОРИТЬСЯ?

Сталин неопределенно хмыкнул, отворачиваясь.

– А тут будет слишком мало пользы давить. Тут нужно тонкое умение: с позиции силы, но именно что договариваться, а не диктовать условия. Рокоссовский? Умный мужик, но дипломатического опыта не хватит, и люди слишком разной среды, никогда друг друга не поймут.

Это он имеет ввиду, – думал Сталин, глядя на собеседника ничего не выражающим взглядом, – что с дворянином должен говорить дворянин, иначе разговора на равных не выйдет. А значит, и результат будет не тот.

– Василевский?

– Тоже не пойдет. – Жестко сказал Шапошников. – Он умнее и талантливее меня, но слишком мягок.

– А ви, значит, не слишком?

– А я нет. – Тон маршала был сух и отрывист, как щелчок курка. – Ваши маршалы нередко разговаривают с людьми, как с грязью, но не задумываются, что для этого тоже существует много способов. Как раз тех, что нужны в данном случае, они и не знают. Вполне может случиться, что в отдельных эпизодах переговоров Объект подомнет их, просто за счет потомственного умения аристократа управляться с хамами. В конечном итоге, конечно, ничего страшного… Но допускать этого все-таки ни в коем случае нельзя. Ублюдок не должен испытывать даже тени торжества. Чувства даже призрачного превосходства. Нужно, чтобы он и сам почувствовал себя грязью. Нельзя оставлять даже щели, в которую смогло бы забиться его чувство собственного достоинства.

– Ви бы все-таки п а берегли себя.

– Во время такой войны беречь себя значит не быть офицером. Другие маршалы командуют фронтами и родами войск, при этом всерьез рискуя жизнями. Проезжают и пролетают тысячи километров, рискуя в любой момент попасть в засаду, под атаку истребителей или под авианалет. По сравнению с этим разговоры о каком-то там риске моей миссии выглядят, право же, несерьезными. Вы знаете, я знаю, – как следует это дело могу сделать только я. Уклониться от своего, наверное, последнего боя значило бы скомкать всю жизнь, а не только ее конец…

– Борис Михайлович?

– Да, товарищ Сталин?

– Я н э хочу скрывать, что, одновременно, мы будем действовать и через иные каналы.

– Нисколько не сомневался. Поступить иначе было бы ошибкой. Но на каждом направлении все должно быть сделано безукоризненно.