Дмитрий Колосов - Император открывает глаза

Наутро наследник Дань принес большую очистительную жертву Инь. Затем он облачился в траурные белые одежды и вместе с друзьями вышел проводить храбрецов, взявшихся нанести смертельный удар Тигру. Он вышел проводить Цзин Кэ и напросившегося с ним У Яна, молодца, в тринадцать лет отведавшего вкус вражеской крови. У Ян имел при себе шкатулку с картой владения Янь, Цзин Кэ бережно нес ящик с седой головой Фань Юй-ци. За пазухой у каждого храбреца таился отравленный нож.

Утро выдалось ветреным. Ветер надрывался заунывным стоном, когда маленькая процессия следовала к реке Ишуй. Принц Дань жалко улыбался, Гао Цзянь-ли нервно подергивал струны цитры, Ся Фу хмурился и отводил взор.

Лицо Цзин Кэ было твердо. Глядя на это лицо, крепился и юный убийца У Ян. Пели птицы, и голоса их звучали нестройно, с печалью. Солнце светило блекло, словно лежалый яичный желток. Влажная от травы роса серела хладом. Наступили зима, и никто не ждал добра от этой зимы.

Колесницы неспешно приблизились к мосту через реку Ишуй. Слуги извлекли пузатый кувшин и наполнили до краев чаши. Цзин Кэ принял свою твердой рукой, не расплескав ни капли.

– За принца! – сказал он. – За вечное царство Янь! За нашу удачу!

Он залпом выпил вино и ударил чашу о землю. У Ян с нервностью засмеялся, Гао Цзянь-ли ударил по струнам цитры, а Цзин Кэ запел. Голос его был грозен и мужественен, и колкие мурашки бежали по телу при звуках его. Печально звенела цитра, и звон этот наполнял слезами очи внимавших песне.

А потом Цзин Кэ улыбнулся и взошел на колесницу, У Ян последовал за ним. Когда лошади тронулись с места, Ся Фу крикнул героям:

– Да будет это напутствием вашему мужеству!

Рванув из-за пояса нож, Ся Фу полоснул им по горлу и пал, окропляя кровью дорожную пыль…

Признаться, когда я столкнулся с китайской историей, меня поразило странное отношение китайцев к смерти. Шумеры придали смерти оттенок свирепого ужаса, для египтян она – безысходность, для греков, а позднее и римлян – трагедия. Трагедия в том смысле, что акт смерти торжественен, почти театрален. Сына Эллады или Италии заботил не столь ужас приближающегося небытия, а стремление придать смерти оттенок театрального действа. Эмпедокл бросается в огненную бездну лишь для того, чтоб приравнять себя сим жестом к небожителям. Сократ театрально, совсем как дурной позер, испивает чашу с цикутой. Алкивиад бросается грудью на вражеские копья. Регул возвращается в Карфаген, чтобы быть там казненным. Цезаря пред смертью более всего заботит мысль отойти к Манам в достойном виде. И наиболее ярко эта мысль выражена в смерти Нерона, пред концом своим горько сетующего: Какой актер погибает! Смерть – прежде всего представление, яркое, эффектное, вычурно-театральное.

Для китайца смерть – статистика, факт. Когда читаешь древнекитайские хроники, поражаешься, с какой бесстрастностью их авторы сообщают цифры потерь в междоусобных войнах, либо число казненных. Семьдесят, восемьдесят, сто тысяч. Когда Митридат перебил в Азии восемьдесят тысяч италиков, современники восприняли это как величайшую трагедию, передав это отношение и потомкам. Столь же гигантские цифры для китайского историка – всего цифры. Одни лишь цифры, и ни слова о страданиях и муках, ужасе и жестокости смерти. Умирает сто тысяч – факт, умирает один – также факт. Этот один отворачивается к стене и глотает собственный язык, другой со спокойствием взрезает себе горло. Наложнице отрубают руки, и это кажется почти само собой разумеющимся, вызывающим вовсе не ужас, а легкую грусть. А что в этом такого?! Принц Шу Сей, какой, справедливости ради нужно отметить, был китайцем лишь наполовину, а наполовину – хунном, потчевал друзей мясом красавиц, которые сначала веселили гостей, а потом подавались к столу в качестве главного блюда. И никто особенно не возмущался. А чему тут возмущаться? Ведь для китайца смерть – всего лишь факт, но не ужасный вопль, не уныние и уж тем более не трагедия.

И потому Цзин Кэ просто кивнул, воспринимая смерть Ся Фу как должное, как факт. Он тронул поводья, побуждая коней ступить на мост. И кони сделали шаг, этим шагом своим отрезав путь назад. Колесница с двумя храбрецами становилась все меньше, обратившись в далекую точку, а из мутной рассветной хмари неслась пронзительная песнь Цзин Кэ, который внимали наследник Дань, насмешник Гао Цзянь-ли и выходящий на путь к предкам герой Ся Фу.

И страшно выл ветер…

Посланцы прибыли ко дворцу могущественного властелина Цинь на рассвете. Сойдя с колесницы, Цзин Кэ обратился к подбежавшим к нему телохранителям князя Чжэн.

– Передайте своему господину, что я принес ему голову предателя Фан Юй-ци, а мой товарищ покорнейшее послание князя Янь с просьбой принять его под руку могущественного повелителя Чжэн!

Слуги бросились к князю – тот, торжествуя, повелел привести посланцев к себе во дворец.

Владыка Цинь сидел в большом золотом троне, по обе стороны от которого толпились бесчисленные хоу, гуандай, линчжу и ши, облаченные в роскошные одеяния. На самом князе был халат цвета взошедшего солнца, голову его венчала корона. Князь грозно уставился на гостей, после чего приказал им подойти ближе.

Цзин Кэ с улыбкой шагнул к владыке Цинь, У Ян остался стоять на месте. Ноги его дрожали, лицо мелело от страха.

– Что с твоим спутником, достойный гость? – спросил владыка Цинь, и голос его был напоен недоверием.

– Мы низкие люди, о повелитель. Мой товарищ взволнован, созерцая тебя! – как ни в чем не бывало, ответил Цзин Кэ.

Ин Чжэн кивнул, на лице его появилась улыбка. Он поманил к себе Цзин Кэ.

– Давай сюда свой дар.

Цзин Кэ с поклоном протянул владыке Цинь ящик с седой головой Фань Юй-ци. Князь достал эту голову и засмеялся от счастья.

– Заплатить ему тысячу цзиней! – велел он слуге. – А что это?

Цзин Кэ с поклоном подал шкатулку с картой. И в этот миг храбрец У Ян вдруг бросился к выходу из зала. Медлить было нельзя. Бросив шкатулку, Цзин Кэ выхватил нож, прокаленный в яде, и ударил им князя. Тот в самый последний миг отпрянул назад, и отравленное острие не достало до тела, лишь распоров одежды. Цзин Кэ замахнулся вновь, но князь побежал от него, расталкивая перепуганных слуг, неспособных защитить господина, ибо тиран не доверял даже ближним своим, запрещая иметь при себе мечи. Цзин Кэ устремился за ним. Он настиг жестокого Чжэна и вновь замахнулся, но в этот миг придворный лекарь бросил в глаза цыкэ порошок, каким потчевал князя от тяжелого живота. Пока Цзин Кэ протирал глаза, император выхватил меч, и нога Цзин Кэ покатилась по полу. Тогда Цзин Кэ бросил нож, но тот, сверкнув над головою князя, ударился о колонну из тунга, окованную серебром. А князь ударил вновь, отрубив Цзин Кэ руку. И Цзин Кэ расхохотался и сел спиною к колонне, вытянув уцелевшую ногу, [58]всем видом своим выражая презрение к подступающей смерти, и вооружившиеся слуги императора прикончили его многими ударами. Они же растерзали погубившего дело У Яна. Храбрецам не дано было вернуться обратно…