Аркадий Мурзашев - Древняя история

– А я уже тогда начал догадываться, что не существует одной картины мира, а их очень много, столько, насколько сложен сам человек, уже не человек, а сверхчеловек. Я пытался объяснить это тем людям, которые называли себя моими учениками, но безуспешно. Мои объяснения настолько всех запутали, что они разделись на группы, которые из-за того, что по-разному трактовали мои слова, начали даже враждовать между собой. – Тут он вздохнул, сделал еще один глоток вина, из стакана, заботливо наполненного слугой.

– Мне стало скучно, и я покинул ту страну, и вот я уже три недели как в этом городе, и вижу, что все начинает повторяться. Я не удивлюсь, если через некоторое время мои «последователи» начнут устраивать между собой дискуссии, переходящие в драки. Я думаю, скоро покину этот город, и пойду на запад, туда, к себе на родину. Может быть, на моем пути мне удастся найти дорогу к свободе, о которой я тебе говорил. Говорят, на Западе есть царь Искандер, который угрожает вашему государству, мне было бы интересно встретиться с ним и поговорить. Я всегда люблю разговаривать с необычными людьми, ибо они стоят на шаг на пути к сверхчеловеку. Тоже самое я могу сказать и про тебя.

Сказав эти слова, Заратустра встал, и попрощался. А Давид же остался сидеть, не зная, что делать: то ли ему бежать за ним и арестовать его, то ли остаться и допить это греческое вино, которое под видом простого, по его просьбе, Сулейман приказал принести своим слугам к ним на стол. Немного подумав, поняв, что время для ареста уже упущено, он знаком подозвал одного из посетителей, сидевшего за дальним столом. Тот, словно очнувшись и поразительно быстро протрезвев, подбежал к нему.

– Проследи за этим человеком, не упусти его из виду, если будет необходимость, защити. – Кратко и жестко сказал Давид. Его шпион проворно вскочил и скрылся за дверью. Давид же, допив вино, встал и также быстро, как и его человек, покинул харчевню.

* * *

Пока Заратустра предавался воспоминаниям, солнце уже стало клониться к закату. Теней от предметов на столе уже не было. В комнате было сумеречно. Лучи солнца, проходившие сквозь небольшое окно, уже падали на противоположную стену, образовав изображение зарешеченного окна, которое имело красный оттенок. Заратустра вновь предался воспоминаниям. Он вспомнил, как покинул гостеприимный дворец Готамы, в котором он поселился в возрасте двенадцати лет, достигнув после опасного путешествия с караваном, идущим за пряностями, Индии. Готама, как оказалось, был лучшим другом отца, и он очень радушно принял мальчика. У него не было сына, и мальчик заменил ему его. Мальчик быстро выучил язык, на котором говорили в этой стране, и все время, свободное от игр с дочерями своего покровителя, проводил за чтением книг и в беседах с Готамой, которого со временем стал почитать за отца.

Но его, как и в раннем детстве, проведенном далеко на западе, на своей родине, все продолжало преследовать ощущение несвободы человеческого бытия. Разговоры с Готамой и знания, почерпнутые из древних книг, бывших в библиотеке его покровителя, только усиливали это ощущение. Его смутные догадки о нереальности земного бытия со временем все усиливались и усиливались. И вот, когда ему уже было восемнадцать лет, когда он уже стал заглядываться на красивых дочерей своего покровителя, ему приснился сон, который трудно было назвать сном. Всю ночь он с кем-то разговаривал, ему показалось, что его собеседником был отец, каким-то непонятным образом проникший в его сон. Тогда во сне ему было понятно все, о чем говорил собеседник, так похожий на его отца. Он отчетливо и ясно слышал его голос, все слова и сложные мысли были такими ясными и понятными, как понятной бывает речь учителя, когда ты знаешь урок. Он показал ему, каким на самом деле является мир. Все было красочно и пугающе красиво. Но когда он проснулся, он ничего не смог вспомнить. Осталось только волнующее ощущение красоты и свободы, до которой, как он это ясно видел в своем сне, было рукой подать, для этого нужно было только протянуть руку. Но когда он проснулся, он никак не мог вспомнить, как это сделать. То, что во сне было логичным и простым, наяву казалось абсолютно абсурдным и непонятным. И было странно, почему все это во сне легко понималось.

После этого сна на него напала тоска. Тоска по тому, что он видел во сне, по тому, что было так близко, но недоступно. Эта тоска была так сильна, что он не в силах терпеть ее более решил покинуть дворец. Он в тот же день пришел к Готаме и сказал, что хочет уйти из дворца. Он был очень удивлен, когда Готама не стал возражать ему. А только сказал:

– Да мальчик, ты уже перерос этот дворец, и ты уже не мальчик, а мужчина. Если ты так решил, – то должен идти. Твой отец предупреждал меня, что рано или поздно это случится и просил лишь не чинить тебе препятствий. Я рад, что мне удалось многому тебя научить, остальное ты, по-видимому, должен будешь узнать и понять сам. Знай же, если тебе будет нужно, весь мой дворец и все мои люди в твоем распоряжении. – С этими словами он приказал своим слугам собрать все необходимое в дорогу.

Он в тот же день покинул дворец. Наиболее ярко ему запомнилась первая ночь, проведенная вне дворца. Вначале он долго шел по дороге, которая тянулась мимо обработанных полей и виноградников. На полях работали крестьяне, принадлежавшие к низшим кастам. День был ясным и солнечным. Тучи, начавшие собираться на западной части небосвода, и бывшие такими маленькими и ничтожными по сравнению с яркостью Солнца, тем не менее, свидетельствовали о том, что скоро будет гроза, которая в сезон дождей, всегда начиналась внезапно. Его это не пугало. Через некоторое время ему надоело идти по этой большой дороге, и он свернул на маленькую тропинку, которая вела в сторону леса. Тропинка, извилисто пролегающая мимо обработанных полей, быстро перешла в лесную тропу, и юноша углубился в лес. Он не боялся лесных зверей, которые в изобилие водились в этих лесах, он еще в детстве научился их понимать и чувствовать, звери ему отвечали тем же, никогда не проявляя к нему агрессивность.

Неожиданно небо заволокло тучами, которые, набухнув, закрыли Солнце. Сверкнули молнии, раздались оглушительные раскаты грома, и небо стало изливать из себя воду, как прохудившаяся бочка. Но ему было весело. Ему было весело от того, что капли дождя, стекая по нему, уходили в землю, делая ее мягкой и скользкой. Трава, росшая по краям тропинки, также стала скользкой и нежно гладила его босые ноги. И вот, шагая в потоках воды по тропинке, ставшей скользкой, он набрел на хижину. Крышей хижине служили листья пальм, в обилии произраставших в этих местах. Дождь потоками стекал по этим листьям, и перед хижиной образовалось небольшое озерцо, вода неохотно впитывалась в уже сырую в этот сезон землю. В хижине, наверное, от того, что она стояла на небольшом возвышении, было сухо. Войдя в нее, он облегченно разделся. Дорога и дождь слегка утомили его, и он прилег на кучу сухой травы, заботливо припасенной кем-то. Незаметно для себя он, зарылся в сено и заснул под мерный шум капель воды, стекавших по крыше и стенам его прибежища.