Аркадий Мурзашев - Древняя история

Когда он проснулся, было яркое утро, какое он никогда не видел в этой местности. Это ощущение, наверное, было следствием того, что ему никогда ранее не приходилось встречать новый день на открытом воздухе. Там, во дворце, солнечный свет, проникающий в его спальню, не был ярким. Женщина уже встала, она была одета в свое высохшее платье. Она, стоя у порога, расчесывала свои черные густые волосы. Услышав его движение, она обернулась, и ласково улыбнулась ему. Он подошел к ней и нежно обнял ее со спины. Она в ответ, повернувшись, нежно, уже без сильной страсти поцеловала его и, засмеявшись, сказала:

– А ты любишь, как Бог, – помолчав, некоторое время и пристально вглядываясь в его глаза, добавила, – или как Дьявол, что, наверное, одно и тоже.

Потом она опять нежно прижалась к нему, опять поцеловала и, смеясь, но как-то более серьезно сказала:

– Ты не от мира сего, в тебе живет неземная страсть и любовь. Эта страсть всегда нравится женщинам, так как она поднимает нас. Но мы, женщины, все же плоть от плоти земные, и нам опасны такая страсть и огонь. Прости меня, я ухожу, но всегда буду помнить о тебе.

С этими словами женщина, как бы не хотя, сопротивляясь чему-то, что могло опять стать сильнее ее, оторвала свое тело от него. Она в последний раз посмотрела на него, видно стараясь запомнить его черты, его улыбку, повернулась и вышла из хижины, и, не оборачиваясь, пошла по тропинке в сторону, откуда пришел юноша.

До него, наконец, дошел смысл всего сказанного женщиной. Женщины не хотят разрушать ту оболочку, которую он видел ночью в своем полусне, хотя они и прекрасно знают о ее существовании.

* * *

Заратустра очнулся от своих воспоминаний. Из состояния задумчивости его вывел шум открываемой двери. Был уже поздний вечер. Солнце садилось. Дверь открылась, и в камеру вошел охранник, принесший ужин, состоявший из кувшина с вином и куска вареного мяса. Неплохо для тюрьмы, – подумал Заратустра. Он дождался, когда охранник, закрыв за собой дверь, вышел, и принялся с аппетитом есть. С того момента, как он ел в последний раз, прошло более шести часов, и он успел проголодаться. Поев и выпив вино, он лег на жесткий топчан, стоявший у стены. В этот первый вечер на несвободе он долго не мог заснуть. Перед сном ему вспомнилось, как его, в возрасте двенадцати лет, отец отправил одного с караваном в Индию. Сейчас он совсем по-новому взглянул на все, что говорил ему отец перед дорогой. Заратустра сейчас понимал, что отец говорил о таких вещах, которые нельзя объяснить словами. И тогда отец, зная это, просил лишь запомнить все, о чем он говорит. Сейчас Заратустра понимал, что отец надеялся, что впоследствии он, его сын, все это вспомнит и когда-нибудь поймет, что же он хотел тогда сказать.

Это произошло давно, более пятнадцати лет назад, тогда ему исполнилось двенадцать лет. В то утро отец рано поднял его с постели. После завтрака он позвал его с собой на прогулку. Они вышли из дома, быстро пересекли те несколько улиц, которые отделяли их дом от границы города, и удалились по большой, натоптанной копытами лошадей и верблюдов, дороге прочь. В играх со своими друзьями так далеко от города он никогда еще не удалялся. Пройдя чуть менее получаса, отец свернул на небольшую тропинку, вившуюся между небольших кустарников. Пройдя немного по ней, они очутились на границе пустыни, которая простиралась на несколько сотен миль далеко на восток. Отец присел на землю и знаком предложил сеть и ему. Он смотрел далеко на восток, туда, где за горизонтом кончалась, вернее, не кончалась, а продолжалась эта великая пустошь. Казалось, что эта пустошь, полная жара, солнца и песка, никогда не может кончиться. Он посмотрел на сына так, как иногда смотрел, ожидая услышать ответ на самый из трудных вопросов, которыми он проверял, как его сын усвоил то, что накануне он ему рассказывал, и произнес:

– Ты уже стал взрослым, Иса, – и опять посмотрел на него, словно ожидая реакции.

Он тогда ничего не ответил, он не знал, что значит быть взрослым в этом мире. Поэтому он только вопросительно посмотрел на своего отца и перекинул свой взгляд на пустыню, которая завораживала своей бескрайней безжизненностью, но эта безжизненность не пугала его, а почему-то звала и манила. Как может манить неизвестная незнакомая женщина, которую ты еще не встретил, но ты знаешь, что она есть, и ходит где-то по земле, ожидая встречи с тобой. Встречи, которая, может быть, никогда и не состоится.

Отец, верно поняв взгляд сына, сказал:

– Да, ты уже взрослый, я уже тебе ничего не могу дать больше, чтобы ты понял то самое главное, что может сделать человек со своей жизнью. Я тебе не могу сейчас объяснить того, к чему надо стремиться в этой жизни. Потому, что ты уже построил свой маленький мир, в котором чувствуешь себя спокойно и свободно. Поэтому мне трудно будет что-либо объяснить, так как ум твой закрыт неумолимой логикой этого мира. Но ты должен разрушить этот мир. Разрушить для того, чтобы обрести настоящую свободу, которая является единственным даром, который может приобрести человек на Земле. Тем даром, который доступен всем, а дается лишь единицам. Но чтобы воспользоваться этим даром, тебе необходимо все понять самому. Объяснения только все испортят.

Отец еще говорил много непонятных слов, которые из его уст так и сыпались. Казалось, он хотел наговориться перед каким-то событием, после которого у него долго не будет возможности сказать что-либо сыну. Он не просил, чтобы тот что-либо понял из его сложной речи, он хотел лишь того, чтобы он максимально полно запомнил его слова, смысл которых, как он надеялся, сын поймет много позже. Выговорившись, он, наконец, сказал:

– Сын мой, ты уже взрослый. Взрослый в том смысле, что я тебе больше ничего не могу дать. Поэтому завтра на рассвете ты отправляешься с караваном, который идет на восток в далекую Индию. С предводителем каравана я уже договорился. Он доставит тебя в Индию к моему давнему другу Готаме. Путешествие и жизнь в Индии должны тебя подтолкнуть к той цели, о которой я тебе говорил.

Вспоминая сейчас все, о чем тогда говорил ему отец, Заратустра понял, что тогда он дал ему инструкции, которым он, сам, не замечая того, все время следовал. Это позволило ему прийти к пониманию того, что надо стремиться к свободе, ибо только это стремление делает жизнь человека полной, придает ей истинный смысл. Он прочитал много книг, в которых мудрецы и философы размышляли о смысле жизни, но ни в одной из них он не нашел ответа. Но, неосознанно следуя инструкциям отца, он, наконец, почувствовал, в чем заключается этот смысл. Однако этот смысл был так многозначен и широк, нет, вернее сказать, полон, что человеческих слов не хватало, чтобы объяснить его. Сейчас, вспоминая давний разговор с отцом, он понял, в чем заключалась его ошибка, когда он в стремлении излить истину, которая стала ему открываться после той первой ночи, проведенной им вне дворца, пытался словами объяснить ее людям. Он понял, что настоящую истину можно объяснить, лишь поставив человека в такие обстоятельства, когда у него не будет другого выхода. Он подивился искусности отца, который, как он сейчас это видел, ловко подстроил все таким образом, чтобы произошло то главное, что произошло с ним. Только сейчас понял, что все разговоры с людьми об истине всегда будут уходить в пустоту человеческой обыденной жизни. А понимание истины всегда требует выхода за те рамки, которые люди называют человечностью.