Николай Калиниченко - Историкум. Мозаика времен

Когда во дворе разорвалась первая мина, под ложечкой у Лютенко ёкнуло. До сих пор шатуны не таскали с собой миномёты. После нескольких следующих разрывов лейтер понял, что, во-первых, миномёт у нападающих не один, а во-вторых, это был приличный калибр.

И не фрицевский, похоже.

Переползая из страны в страну на пузе в составе матушки-пехоты, он хорошо усвоил звуки работы типовых миномётов вермахта, но эти разрывы звучали по-другому. Он непонимающе глядел на желтоватый дымок, потянувшийся из воронки, где только что разорвалась мина.

– Газы! Газы, мать вашу, газы-ы-ыы! – захлёбываясь, орал бойцам у амбразур Шпагин. Он мчался по диагонали от стенки форта ко входу в бункер, на ходу напяливая противогаз.

Лютенко послушно, как во время учений, закрыл глаза, сделал выдох и сунул руку в противогазную сумку… но пальцы наткнулись на гладкую поверхность яблока. Он выложил противогаз пару дней назад. Ругая себя за легкомыслие, взводный почувствовал першение в горле, которое усиливалось с каждым вдохом, потом боль в лёгких… голова пошла кругом… Он видел, как его бойцы, надев противогазы, вели огонь, но звуки боя уже не проступали сквозь вату, которой кто-то невидимый обложил его, словно ёлочную игрушку. Он видел, что химик схватил в охапку выскочившую из бункера «вчытельку», как Лютенко называл Асмолову, и упал вместе с ней на землю, прикрывая от разорвавшейся рядом мины…

Вата превратилась в мрак.

– Окислительное число – штука предельно капризная и настолько же постоянная. Вот у вас в физике полно всяких констант, да? Химия, особенно химия галогенов, о такой постоянности может только мечтать!

– Да будет вам, Пётр! Я же работала с перхлоратами и фторидами, этим вы можете какую-нибудь девчушку-первокурсницу заболтать, но не меня.

Голоса проступали из вязкой каши других звуков, безалаберных, бессвязных, что толкались у Лютенко под черепной коробкой, норовя вылиться через уши. Он осторожно открыл глаза.

Слишком много белого. Такое бывает только в госпитале.

Он вспомнил то, что было до мрака. Волна слабости накатила и прошла.

Жив.

– О, глядите, охрана прокынулась! – передразнивая Лютенко, сказал Шпагин.

Химик полулежал на койке, опёршись на стену спиной. Лютенко лежал у другой стены, ближе ко входу, а пичуга Асмолова занимала едва ли не половину кровати, стоявшей в центре палаты. Она рассмеялась, оценив шутку Шпагина.

– Бог… – Лютенко поперхнулся словом, зашёлся в кашле, сухом, раздирающем лёгкие.

Асмолова подала ему стакан с чем-то красным, похожим на морс. Взводный благодарно припал к напитку; долго, с удовольствием двигал кадыком, глотая прохладную жидкость.

– Богатой будете, вчытелька, – уже более нормальным голосом сказал он.

– Почему это? – Она прищурила один глаз и слегка наклонила голову, что вышло совсем по-птичьи. Лютенко поразился необычному цвету её радужек, крапинкам жёлтого в глубоко-зелёном, почти бирюзовом.

– Между двумя лейтенантами леж… находитесь, – вспыхнул Лютенко от неожиданной двусмысленности.

Неловкость разрядил Штильман, который пришёл проверить самочувствие тройки пострадавших, как он выразился, «во время газовки».

На форт напала хорошо вооружённая, опытная группа. После того как двор забросали химическими минами (от души приложили, пояснил врач… к счастью, от газовки пострадали только они), немцы сняли турельную установку на башне из «панцершрека».

Некоторое время все были «при своих», как сказал Штильман. У оборонявшихся ещё оставалась пара «дегтярей» с мотоциклеток, а достать бронетранспортёр даже из «шрека» было непросто из-за хорошо выполненного укрытия. Пристрелянный днями раньше, «броник» прижимал немцев к земле, не давая атаке развернуться.

Хреновее стало после того, как шатуны выкатили самоходку «Штуг-4». «Броник» был подорван с третьего выстрела. «Штуг» хозяйственно разваливал амбразуры форта, одну за другой, и плавающие в поту противогазов бойцы охраны отбивались от наседавших немцев с куда меньшим азартом, чем прежде… но вскоре дело наладилось, потому что в самом начале атаки Николаев сделал радиозапрос о помощи в штаб бригады.

Всё же сорок пятый – не сорок первый. Взвод «тридцатьчетвёрок» и тяжёлый ИС-2, развернувшись веером с марша, вымели остатки немцев обратно в лес, на ходу сделав из «Штуга» решето.

Штильман аккуратно обошёл стороной вопрос Лютенко о потерях среди его бойцов. Взводный мотнул головой и отвернулся к стене. Юлия и Шпагин молча переглянулись.

Военврач перевёл разговор на другое.

– Вы, как и некий великий махинатор, что попал под лошадь, отделались лёгким испугом, – медик разговаривал с характерным одесским нажимом. – Невероятный случай жизни. Ваши мамы родили вас всех в сорочках. Скажите спасибо вот этому молодому человеку, – он кивнул на Шпагина, – что втащил вас обоих сюда и только после этого сковырнулся сам…

Пока доктор рассказывал Юлии и Лютенко о перипетиях боя, Шпагин, одетый в пижаму пошлого абрикосового цвета, вышел из «палаты» в коридор, бережно переступая непослушными от слабости ногами. Пошатываясь, он прошлёпал через тамбур с внушительными, полуметровой толщины, стальными дверьми-задвижками в другой, наклонный, коридор, уходивший вглубь.

В пятом или шестом дверном проёме, выходившем в коридор, Шпагин увидел Николаева, который стоял у высокого оцинкованного стола в центре ярко освещённой комнаты.

Весёлое дело, подумал Шпагин. Здравствуй, морг.

Он подошёл и молча встал рядом с капитаном. Николаев, словно хамелеон, скосил на него правый глаз, потом сказал:

– Оклемался? Ну и здорово. Какие соображения есть по этому поводу? – Он кивнул на стол, на котором лежал труп немца в форме унтера горнострелковой дивизии.

Шпагин покосился на унтера. Мертвее не бывает. Из шатунов, надо понимать. Зачем его сюда притащили?

– Кондиционный труп. Что, собственно, вы имеете в виду, Сергей Александрович? – Он называл Николаева по имени-отчеству, уважая в нём учёного, но не военного.

– А вот что, – Николаев вытащил из нагрудного кармана карандаш и приподнял им полу куртки унтера. Край полы, вроде бы застёгнутый на все пуговицы, внезапно поднялся вместе с карандашом, и Шпагин понял, что «застёгнутые» пуговицы просто нашиты на полу снаружи. Не отпуская карандаша, Николаев ткнул пальцем под полу, и Шпагин увидел, что куртка всё-таки застёгнута, но… не пуговицами.

Обе стороны куртки прочно соединяла лента с мелкими зубьями, с чем-то наподобие насечки посередине. Насечка шла по всей длине ленты и заканчивалась небольшим язычком, на котором были выбиты три буквы «YKK». Правая пола, с фальшивыми пуговицами, просто прикрывала ленту.