Елена Пильгун - Миссия Амальгама

– Я попробую, – выдал Дамир в пространство и закрыл глаза, силой мысли выдергивая карты из стройного ряда. – Улика – след на теле. Плюс убийство произошло «романтичным предметом», ночью, в не предназначенном для этого месте. Хотел бы я знать место, предназначенное для убийства, конечно…

– Застенки инквизиции, – подал голос Хлебников.

– Языческое капище, – быстро добавил Тимка Лапшин.

Слишком быстро.

Дамир выдохнул. Надоели игры. Нет, даже не так, – надоело напоминать самому себе, что это все игры, пляски смерти под режиссерским кнутом. Чтоб не заиграться. Не сорваться с нитки реальности…

– Я обвиняю Тимофея Лапшина, геолога миссии «Амальгама», что он убил свою жертву в неподходящем месте на борту «Харона», – голос Дамира громыхнул железом, – использовал он «романтичный предмет» – свою гитару, а след на теле – укус.

Тимка Лапшин обиженно взвыл, Хлебников рассмеялся, Настя хлопнула в ладоши.

– В десятку, Дамир.

И карты опали в темноту искрами петарды, взорвавшейся чуть глубже, чем грань раздела реальности и виртуальности. Дамир закрыл глаза и с бесконечно нежной улыбкой ловил прикосновение падающих сверху несуществующих искр. Технологии рванули так далеко, что специалисты-визуализаторы метапространства могли позволить себе почти любую шутку с пользовательскими ощущениями в рамках закона, а иногда – и за ними.

– Как… догадался?.. – сложно вычленить из возмущенной речи Лапшина алую ниточку смысла, задача под силу только анализатору обсценной лексики, что запикает всю эту красивую тираду в эфире. – У Хлебникова же вообще сачок для бабочек и царапины на теле!

«Я лучше представляю, как ты бьешь гитарой, чем как Хлебников душит сачком». Дамир сглотнул с языка ненужную остроту в духе Заневских и покосился на маленький красный огонек скрытой камеры чуть по диагонали от кровати. Под прицелом. Даже здесь. А воображение, получившее импульс, все-таки попыталось вообразить убивающего Лапшина и убивающего Хлебникова.

Один другого краше, святые предки. Лапшин – глиста в обмороке, тощий, кадык что птичий клюв, русые волосы, стянутые в бардовский хвостик. Вообразить себе, как этот дохляк с гречишными глазами закидывает свою гитару к потолку… Нет. Воистину невозможно. Хлебников – вообще цирк. Биолог такой биолог, совсем не Жак Паганель, скорее Санчо Панса от науки. Маленький, кругленький, рассеянный до жути… И с сачком. Душит. Пфффф.

– Направление голоса Насти, – сдал козыри Дамир. – И твой шорох, Тимка, когда ты ерзал и выбирал карты.

– Музыку надо включать с такими игроками, – прокомментировал Хлебников, но Настя уже свернула приложение на своем планшете.

Новая партия игры отменялась. Парни не протестовали – весь день и весь вечер Настя, светлая искорка в команде, держалась особняком и откровенно пряталась от камер, словно ее подменили на арктически-взрывную смесь юзу и водяных лилий, в один флакон статного историка с Вечностью в глазах вбросили львиную долю волчонка-Жени и недотроги-Риты. А сейчас либо она выгонит их взашей по своим каютам, либо расскажет причину. Лапшин прищурился в темноту. Дамир здесь явно лишний. При этом кавказце любая исповедь превратится в лезгинку на сковородке второго смысла. А потом будет рассказана Рите при очередной попытке «химического соединения» на алых простынях, ночном кошмаре капитана.

– Ну, наверно, пора баиньки, – Тимка показушно зевнул, осторожно толкая лежащего рядом биолога локтем в бок. – По домам нам все равно нельзя теперь, так хоть выспимся.

Хлебников, который понимал в человеческих отношениях чуть меньше, чем в геологии, предпочел промолчать. Сейчас люди разыграют очередную сценку, спрячут маски в сундуки и снова отправятся восвояси. Нет, он не был тупым и не страдал социофобией, но проведя полжизни в логике биогеоценоза и правил пищевой цепочки «волк ест зайца» и «волк не ест волка», врубиться в хитрости телевизионного дурдома было очень трудно. Недаром еще позавчера Порожняк привязался со своими подозрениями, что за Антона Хлебникова голосуют все самки богомолов на земле – стабильный рейтинг в середине списка без особых стараний. На вопрос «почему» Хлебников так и не ответил. Сам не знал.

– На том свете отоспимся, Тим, – отрешенный голос Дамира добавил в ночь каплю мрачной романтики. – Я никуда не спешу. А дом слишком далеко, чтобы туда бежать.

– А у кого-то и дома нет.

Мрачная романтика мигом трансформировалась в болотную гнильцу. Дамир приподнялся на локте, всматриваясь в тусклый силуэт сидящей в кресле Насти. Было в отпечатавшемся на сетчатке кадре что-то от знаменитого портрета Ахматовой, только в негативе. Белая Настина кожа в неверном свете из окна отчаянно напомнила Дамиру снег в горах, но ассоциативный ряд упорно не хотел сворачивать в родной аул. Перед ним была уже не Анастасия Ветер, историк и лингвист. Был призрак прошлого, сотканный из сизых болотных испарений чего-то, что не отболело по сию пору.

«Так отлетают темные души – я буду бредить, а ты не слушай 29 29 Анна Ахматова ».

Но прошило этим скрипучим, как половица, и горьким, как первосортная безответная любовь, голосом не одного Дамира. Тимка Лапшин на импульсе стек с кровати, но дотронуться до белой безвольной руки не рискнул. Так и замер возле историка темной смущенной тенью.

А вот Тошка Хлебников, судорожно перебравший варианты собственного поведения, выдал в пространство не самое удачное:

– Ну у тебя же была квартира в Хамовниках…

В темноте кто-то сдавленно простонал сквозь зубы про «правду говорить легко и приятно», но болото уже всколыхнулось.

– Квартира. В Хамовниках. Есть. Только дом – это не там, где упадешь без вызова скорой. Не там, куда заваливаешься только переночевать. Не там, где мышь в холодильнике повесилась! – почти выкрикнула Настя, и тем страшнее был этот крик, не вязавшийся с замершим неподвижно телом. – Да я в институте своем прожила больше, чем… Сколько тебе лет, Антон?!

Вопрос был настолько внезапный, что биолог потерял дар речи. Но ответа никто и не ждал.

– Двадцать шесть, знаю. И все вроде хорошо, правда? Незачем в космос переться. Вся жизнь впереди… Женька у нас совсем малявка, двадцать и пара вишенок. Заневские постарше ее, вы все – погодки. Из стариков только капитан, Лис, Мессершмитт… – тирада оборвалась, – и я.

Цветной видеоряд под веками с прицельным зумом. Дамир, мельком напомнивший себе, что да, ему уже тридцать – все время забываешь, – мигом выцепил с лица Насти Ветер и паутинку морщин под глазами, и чуть дряблую кожу на шее, всегда закрытой платком. В принципе, у Риточки при ближайшем рассмотрении тоже все оказалось не первой свежести, но, святые предки, дело-то не в этом. И даже не в квартире в Хамовниках, наверно. А главный источник раздрая или в дне вчерашнем, или в дне завтрашнем.