Аль Беркем - Другой Урал

Я переобуваюсь в сапоги: в галошах, пусть и на шерстяной носок, уже холодно, ноги задубели. Мы идем в центр, к автовокзалу - сараю силикатного кирпича, окруженного толпой грязных ПАЗиков. К сараю примыкает навес на коричневых трубах, опоясанных шелушащейся коростой объявлений. Под навесом - дюжина заплеванных семечками грязных скамеек спиной к спине. Кучка пацанов в пестрых костюмах - красно-бело-зеленые вставки на темно-синем; костюмы у всех одинаковые, разнятся только куртки из кусочков кожи - разные оттенки коричневого и черный. Видимо, к курткам местный дресс-код не шибко строг. Пьют пиво из коричневых сисек - как им только не холодно, интересно. И к чему харкать во все стороны, пивные тягучие харчки уже на всех предметах вокруг этой гопы. Пидарасы, хули матом орете на всю площадь! Ага. Кажется, я пошел. Точно.

Прошло около века, или пяти, или минута. Прибыл автобус, сияющий, словно я гляжу на него через мокрое стекло - вокруг каждой лампочки, легко пробивающей тонкую бумагу кузова, красивый ореол, как в мороз от фонарей. Из салона выкатились пассажиры, переваливаясь и семеня, словно утята - и брызнули кто куда, только держи! Я испугался, потому что огромный автобус, тупо и неумолимо разворачиваясь, грозил расплющить то одного, то другого, но они весело ускользали от его сияющей глыбы и нисколько его не боялись. Какие молодцы! - растроганно улыбаюсь я, чувствуя, как по щекам катятся слезы, - Какие молодцы они все-таки! Какой-то частью себя я холодно замечаю - слишком, что-то уж слишком; еще одна часть заинтересованно наблюдает, как под движущимися людьми на рельефную смерзшуюся грязь падает пятно неяркого синего света, хотя люди - теплые и желтые, почему бы это?

Тахави разворачивает меня, и я с мгновенно вспыхнувшим негодованием обнаруживаю, как одного из моих утят яростно щиплет мужик, стоящий у крыльца почты, раскапывая нежный светящийся пух своими… нет, все же не руками, хотя вроде как и руками. Я словно вижу одновременно три картинки - на одной мужик стоит у почты, он нормального - точнее, маленького роста; его руки в карманах МЧСовского пуховика, и одной из них он достает из коробка спичку за спичкой. Вторая картинка совсем даже и не картинка, просто такое ощущение - мужик уже вдвое выше несчастного утенка, он навис над ним и запускает в него руки по локоть, выдергивая пух, но пух не задерживается в руках мужика - и сразу гаснет, оставляя в воздухе мелкие красные искорки. Третья еще менее визуальна - одно ощущение правой руки, хватающей какой-то кусок плотной то ли резины, то ли засохшей жвачки. Рука старается подцепить, выщипнуть складку и ухватиться получше, но стоит только оттянуть часть от куска, как часть эта приобретает непробиваемую упругость полиуретана и с силой выталкивает вдавленные пальцы.

Поток ощущений непосилен, и я пробкой выскакиваю к себе. Переведя дух и сфокусировав расслабленные глаза, я продолжаю смотреть на мужика, мимо которого проходят пассажиры автобуса. Меня осеняет - мужик жрет бабу в коричневом плаще и розовой косынке! Причем только за счет их взаимного положения, чистая геометрия!

Я перевожу взгляд на одного, на другого пассажира, идущего в том же направлении - нет, не то. Им он ничего сделать не может, не знаю как, но в уязвимом положении относительно мужика только эта баба, одна из всех. Меня поражает простота - как, неужели только за счет расстановки? И все?! Из меня, словно через какую-то трубку, начинает лезть пена примеров, теперь имеющих решение, налезая друг на друга и скучиваясь; хочется немедленно взять в руки каждый и приложить к нему только что приобретенную недостающую часть головоломки.

Я задумываюсь и теряю картинку, теперь передо мной лишь тьма, окружающая навес, освещенный несколькими едва заметно мигающими светильниками. Из-за этого контраста уже ничего не разобрать, только силуэты домов на фоне гаснущего неба и мутно-желтый свет в кабинах двух автобусов - один шофер читает газету, второй курит в окошко. Пацаны куда-то делись, и Тахави дергает меня за телогрейкин хлястик, поворачивая в сторону дома.

Пройдя в молчании до самого дома, я спрашиваю лишь за чаем:

– Тахави абый, как так?

– Ему никто не давал ырым, но он сам хотел его и где-то нашел. Теперь, чтоб не пропасть, он должен постоянно брать чужое дыхание, а брать его может вот так, другого не знает.

– Зачем - брать?

– Так он может обманывать бире, а если не сможет, то они увидят его. Он сам захотел, чтоб они его видели, обратно уже никак.

– И че тогда? Ну, увидят - и че?

– Бире съедят его кыт. На весь район никто не боится так, как Гафур.

Я на мгновенье представляю себя в шкуре несчастного МЧСовца - ух, не дай Бог.

– Ты можешь ему помочь?

– Нет.

– А почему, Тахави абый? Может, не хочешь?

– Не хочу, но и не могу тоже. Он не знает, что с ним делается. Думает, что у него просто болит внутри, все потроха болят. Правда, они и в самом деле болят, но вот ты понимаешь, почему, а он нет.

– Если он не знает про бире, то кого же он тогда боится?

– Смерти, кого ж еще. Его тело чувствует, как бире слетаются к нему, вьются у него под ногами, и чувствует, что будет, если он не удержится. Но он не понимает все это, и еще больше читает глупые книжки, мешает сам себе. Его кыт стал совсем черный, и белым его не сделают все эйе Яшчерэ. Только Тенри это может, но не делает.

Я не стал больше ничего спрашивать, потому что явственно ощутил подкатывающую истерику - еще минуту, и я буду требовать от Тахави помощи этому Гафуру. Причем я совершенно точно знал, что буду валяться на полу и рыдать, словно маленький ребенок. Испугавшись и этого тоже, я торопливо лег спать, гоняя в голове воображаемые диалоги с Тахави и Гафуром, но на удивление быстро заснул.

Я увлекаюся спортивною рыбалкой

Я увлекаюся спортивною рыбалкой,

Ловлю я рыбу даже в дожь, жару и снег…

Прицепилось, хоть что ты делай. А ведь специально покупаю диски со всякими Павароттями, джазом всяческим, ну вы поняли - типа "качественную" музыку, чтоб именно она стала фоном и крутилась в голове, однако шиш - как прилипли в юности пеплы да Токарев, так и сдохну с ними, похоже. Стоит начать что-то делать руками, как сразу, на автомате прет из меня эта хренотень. Если весело - то "Стаканчики" или "Я тобою одной", грустно - "Журавли улетели", а ежели морду кому набить охота - "Spainish Archer" врубается.

К обеду слышу - уже и Энгельс ходит и бубнит под нос: "Эх, хвост - че-шу-я… эх, хвост - че-шу-я…", спохватится, плюнет, заткнется, однако через полчаса - опять чешуя, куда деваться.

Мы собирались ставить в огороде антенну для Энгельсовского "Senao", но пошел дождь и не останавливается, с самого утра. После часового дождя уже бесполезно че-то дергаться, после сегодняшнего же потопа можно смело забыть об этих смелых планах до завтра как минимум. Я еще во время завтрака решил достать Энгельса, но ему пока удается соскакивать. Вся жопа ситуации в том, что он не ведется, как все люди, не набирает инерции в разговоре, и это выбивает из моих рук все козыри.