Андрей Уланов - Принцесса для сержанта

Тем более, что мысль одна на этот счет – отчего Дарсолана так старательно делового разговора избегает – у меня была.

Может, и глупая – но, глядя на принцессу, я решил, что Дара просто-напросто хочет хоть на миг обо всем забыть! «Обо всем» – в смысле королевских обязанностей, ну и пророчествах, великой миссии, последней надежде и так далее. Забыть – и стать той, кого принцесса уже черт-знает сколько держала взаперти где-то в глубине себя и лишь изредка одним глазком наружу выглянуть позволяла.

Стать просто Дарой. Просто девчонкой неполных восемнадцати лет от роду, которой не надо с утра до ночи о судьбах королевства размышлять. А надо – улыбаться рассвету и закату, пению птиц в лесу, запаху трав… смеяться беззаботно… спрыгнуть с фургона лишь затем, чтобы нарвать целую охапку лесных цветов… а заодно перемазаться в землянике.

Она ведь за эти четыре дня фразу: «мне с тобой хорошо» сказала раз двадцать. Но так и не объяснила – почему.

Принцесса.

Я даже начал потихоньку подозревать, что причин, – по которым она именно меня в сопровождающие выбрала, – имелось в наличии больше, чем одна. И среди прочего, не последней струной – то, что для меня «принцесса» это не чего-то сияющее в недосягаемых высотах. Эмпиреях заоблачных… как старший лейтенант Светлов говорит. Для меня она была Дарой… и с каждым днем – все больше.

Потому я и не торопил ее. В конце концов… отпуска нет на войне, это еще товарищ Киплинг верно заметил, но Дара свой отпуск заслужила, думаю, больше многих иных.

А еще – мне ведь с ней тоже хорошо было.

Это ведь на самом деле здорово – ехать вдвоем с хорошей девушкой. И хоть я и не герой ее романа – а оно мне и сто лет не нужно, благо своя героиня имеется, – а все равно… просто приятно. Романтично, вот. А мне за последние три года как-то маловато романтики выпадало. Все больше бомбы-снаряды-мины-пули на буйну голову сыпались.

До войны я влюбиться не успел. Так уж сложилось… хоть и заглядывался на девчонок не меньше прочих, но вот ту, единственную и неповторимую, так и не высмотрел.

Вернее, был один вариант – но там без меня было все прочно, надежно, глубоко и беззаветно… осенью они свадьбу играть хотели.

Ну и плюс к тому – я в университет поступать готовился. Соответственно, время тратил на учебники, а не на танцплощадки. Эх, кабы наперед знать, что зря. Что я трижды позабуду так старательно заученные формулы, теоремы и доказательства… черт, я ведь даже разговаривать, да что там разговаривать – думать по-иному начал!

Потом, уже на фронте, я долго завидовал тем, у кого фотокарточка любимой была. Особенно – кому в подарках из тыла попадалась. Глупость вроде бы – но так порой хотелось, чтоб и на тебя чьи-то бумажные глаза с любовью смотрели. И чтобы кому-то можно было написать… нет, даже не написать, а просто вложить газетную вырезку со стихом… жди меня и я вернусь, только очень жди.

А потом я попал сюда, в этот мир, и встретил рыжую. Кару. Карален Лико.

И она стала для меня всем.

Правда, история любви нашей была от романтики далековата. Куда больше на хронику боев похожа. И дарил я ей не букеты, а пистолеты… вернее, один пистолет, «П-38».

Сейчас же, с Дарой… это совсем по-другому шло.

Словно какой-то здешний волшебник взмахнул своей палочкой и р-раз – срезал мне три последних года. И на месте старшего сержанта дивизионной разведроты Сергея Малахова очутился десятиклассник Сережка. Который «вальтеры» девчонкам дарить не умел, да и сам из них стрелять толком не умел – в тире нашем одни винтовки были.

Десятиклассник Сережка Малахов, который видел взрывы только в кино и не слышал, как воют бомбы. Который еще никого в своей короткой жизни не убил.

Сережка, который в пятницу, двадцатого, жестоко подрался с Васькой Гатошиным из второго подъезда. Мы с ним после долго ползали на четвереньках, просеивая песок в поисках пуговиц от рубашек – у меня был заплывший глаз и кровавое пятно под носом, а правое ухо Васьки было раза в два больше левого. Смешно – я совершенно не помню, из-за чего мы дрались тогда.

Зато я отлично помню другое…

Васька погиб через полтора месяца, под Казаровкой. Мы с ним попали в один взвод… он был ранен осколком мины и умер прежде, чем я смог докричаться до санитаров.

А Петька Рыков, сидевший через парту от меня, погиб в ночном бою, когда мы прорывались из окружения – его срезало пулеметной очередью.

Эх, если бы и впрямь нашелся какой-нибудь маг, который мог бы взять и зачеркнуть, отменить к лешему эти последние три года!

Как же… черта с два!

Сережка…

На самом деле на войне не взрослеют. Винтовка и две гранаты могут превратить мальчишку в солдата, но не в мужчину. Вкус пороха и крови не заменит первого поцелуя любимой.

Война лишь меняет людей. Нет, не так – не меняет. Корежит.

А сейчас вышло, что старший сержант Малахов просто-напросто не знал, что можно и нужно делать с принцессой, которая хочет ненадолго позабыть о том, что она – принцесса. Вот Сережка – тот хотя бы догадывался.

Р-романтик.

Позавчера вон даже лиарион купил. Это здешний инструмент… музыкальный струнный… что-то среднее между нашими гитарой и балалайкой, ближе, пожалуй что, к гитаре. То есть замотивировал я эту покупку сугубо делово – раз мы за циркачей себя выдаем, то и должны уметь изобразить чего-нибудь… соответствующее. С джигитовкой у меня проблемы, в метании ножа меня половина здешних парней наверняка обставит, а умение стрелять демонстрировать – во-первых, патронов жалко, а во-вторых, подозрительное это умение для бродячего циркача. Вот и выходит в сухом остатке только три аккорда, два перебора.

Даре, впрочем, понравилось.

Знал бы заранее – непременно б конфисковал у Рязани его аккордеон. Тем более, что Колька на нем и играть-то толком не умеет, так – терзает в меру своего неумения. Оно и понятно – ну какой спрос за слух с артиллериста? Команды слышит, и то хорошо.

Тут как раз дорога из леса вышла. Я подождал, пока поворот проедем, привстал, всмотрелся… и обернулся в глубь фургона.

– Эй, спящая красавица, – окликаю. – Подъем.

– Что… зачем?..

Голосок у принцессы был заспанный-заспанный. И мордочка тоже соответствующая, вплоть до соломы в прическе.

– Где?..

– Вот именно где, – говорю, – я и хотел бы узнать. Помнится, ты вчера про какую-то большую деревню говорила. Торйктит.

– Не Торйктит, а Тройктит, – зевнув, поправляет меня Дара. – И не деревню, а коронный город. Правда, – чуть подумав, добавляет она, – маленький.

– Ну-ну…

На карте, как я помнил, никакого Тройктита не значилось. Ну да про карты здешние я уже высказывался. Что смотри на них, что не смотри… и вообще, если верить карте, то прямой путь в эльфийский лес шел через столицу, а на деле оказывалось, что столица у нас пройдет, как говорил рядовой Петренко, по правому борту. Километрах в ста. И все потому, что местные картографические обычаи требовали столицу непременно в центре страны изобразить – про соответствие масштаба реальности я уж просто молчу.