Роман Заречный - Нет пути. Они не пройдут

Но это только присказка. Скоро нас всех собрали, отвели на железнодорожную станцию, где шумной толпой разогнали по вагонам, и длинные поездной удав потянулся через пустыни, горы и саванны, через всю континент – на Север. Странствие наше, нудное, однообразное, но не доставляющее особых хлопот, продолжалось почти месяц – с железными дорогами, тем более связующими несколько государств, было не всё ещё благополучно. Вагон был забит вплотную – даже пройти по нему из конца в конец было невозможно, не наступая на других. Спали вповалку, на подложенных рюкзаках. Еда только на станциях, два, а чаще раз в сутки. Нестерпимая жара, спёртый, душный воздух, наполненный ароматами давно не мытых тел, грязь повсюду, теснота, нудная скука – но главное, мы всё же двигались вперёд, не прилагая ни одного усилия.

Вагоны с войсками растянулись едва-ли не через весь материк. Удивительно было, как фашисты не заметили этого, и сами не ударили раньше. Но это, вероятно, объяснялось их обычным презрением ко всем остальным людям и ленивой самоуверенностью.

За это время я познакомился почти со всем отрядом, носившим многозначительное, но малоразумное название: 5-ая Интернациональная Южноафриканская Республиканская Добровольческая Русская Бригада. Всё это были, в основном, простые молодые парни, чьих предков «разведчики» вывезли из России. Многие легко говорили по-русски, хотя было несколько чернокожих. Русские жили здесь чаще замкнутыми общинами, стараясь заключать браки только между собой, и помогая друг другу, по мере сил, хотя было и немало исключений. Вот только жизнеописания моих товарищей были однообразны, как дни нашего путешествия, говорили они об одном и том же, то есть, ни о чём, смеялись над разными глупостями целыми днями. Это уже скоро нагоняло только ещё большую скуку.

К счастью, я познакомился с той самой девушкой с каштановыми, словно шелковистыми волосами, спросившей меня про СМБР. Её звали Таня Свиридова. И кроме имени и фамилии, я долгое время ничего о ней не знал. Среди окружавшего шквала голосов, она могла молчать часами, задумчиво и мечтательно уставившись в пустоту. И я, рядом, тоже молчал. Я не спрашивал, о чём она думает. Не спрашивал ни о чём.

Мы слушали звуки: хаотичные беспокойные голоса, смешиваясь, приобретали непонятную красоту и мерность, превращаясь в шум прибоя, колёса ритмично стучали по рельсам, как удары человеческого сердца. И это было так странно, и так прекрасно. Время здесь словно исчезло вовсе – часы за часами. А мы всё слушали.

Особенно было хорошо, когда поезду ничто не мешало, и он начинал разгоняться, стремительно пожирая километры. И так нестись в нём, сквозь необозримые пространства саванны. И нет преград. Мелькают вёрсты, кручи… Мощь, воля, огонь и бег. Словно на крыльях, словно нагоняя горизонт. Всё вперёд и вперёд. И судьба ждёт. Ждёт нас.

– Ты – «разведчик», – то ли вопросительно, то ли утвердительно произнесла Таня, повернув ко мне своё светлое, почти полупрозрачное лицо, с нежными тонкими чертами. – Мама помогала им. Почти пятнадцать лет. Они её, ещё когда она была в детстве, спасли от смерти – увидели, однажды, голодную, и мешок муки оставили, тайком. А у них в семье тогда никто работать не мог; дети маленькие, родители все болели – ну, фашисты их и перестали кормить… После этого родители поправились, а мама и стала вам помогать.

Она мне говорила, что папа тоже на «разведчиков» работал. Только он ушёл однажды, и не вернулся. А мама так решила, что погиб. Я его и не помню.

А они меня ещё читать научили. Зачем читать, если всё равно нечего?! От деда книжки оставались. Однажды, зима холодная была – снег в доме, чуть по ночам не замёрзли совсем. Я книги сжечь хотела, а мать не позволила – память, вроде как, и они, так и полёживали, – и Таня чуть улыбнулась. И улыбка получилась лёгкая, но светлая, так не вяжущаяся с её гнетущим рассказом. – Так и жили. «Разведчики» нам помогали. А я на них всё ругалась, что люди вокруг от голода дохнут, а они ничего не делают. А мама всё говорила, что им должна. Они её начальником цеха сделали, на заводе. А она им всё потом рассказывала, что могла узнать.

А однажды пришли к нам двое, ночью. Привели ещё двоих – те еле идут, все в крови, трясутся, шатаются – в одних рубашках. Это партизаны были. Я их тогда в первый раз увидела – люди, как люди. Как скелеты тощие, да и мы не лучше, одежда – одни заплаты. Оказалось, что они из окружения вырвались. Маме сказали, чтобы она их у себя оставила. Она и согласилась. У одного из них сумка была. В ней – бумажки какие-то. Мама её сразу спрятала, в погребе – у нас погреб был большой, отец ещё делал. Если не знаешь, где он находится, так просто не найдёшь. Потом ваши ушли, а партизаны остались.

На следующую ночь их должны были другие забрать. Но под вечер уже пришли к нам фашисты – выдал кто-то из соседей. Партизан схватили – те в бреду валялись, без сознания. Маму увели. А меня дома не было. Я пришла – вижу, всё перевёрнуто, нету никого. Я сразу в погреб – сумка на месте. А тут пришли ваши. Сумку забрали, и меня с собой. Я сначала не хотела уходить, так они меня взяли, и понесли. Привели в отряд. Там мне сказали, что маму убили. Мучили, говорят, страшно, – Таня сбилась, прервалась. – Всё узнать хотели, где эта сумка, будь она проклята! Так и умерла. Я тогда и про отца узнала. Он от фашистов бежал, и в лесу скрылся. А потом и подался в партизаны – возвращаться ему нельзя было, фашисты бы тогда и нас с мамой сразу убили. Он два года назад погиб.

А в сумке той документы оказались, план какого-то города, африканского, – и у девушки в глазах блеснули искорки смеха. – Его, говорят, у генерала какого-то стащили, он туда и ехал. Не доехал – его те партизаны, которые у нас были, в плен захватили. А документы теперь надо в Африку доставить. Ну, мне и сказали: «Езжай, мол, нечего тебе теперь здесь делать!» Ну, я поехала. Попала сюда. Здесь меня на «разведчики» к себе на работу взяли. Да что здесь за работа! Пять лет так проторчала.

– А как ты в отряде оказалась?

– Да как узнала, что скоро хотят бить фашистов, то сразу… сразу решила ехать тоже. А потом узнала, что они и девушек принимают – так всё и получилось, – спокойно ответила Таня.

– Я так же. Их бить и бить – конца-края не видно, – согласился я.

– Я маму вспоминаю – за что её?! – продолжала Таня, потревоженная какими-то мрачными мыслями. – И за то, что она вам помогала – что вы для неё сделали?! Что?! Она ведь так и погибла, ничего не выдала. А ради чего?! – вдруг горестно, и с каким-то ожесточением заговорила Таня.

– А что мы могли?! – оборвал я девушку, кажется, слишком резко.

Она замолчала. Я заметил, что некоторые тоже, с явным вниманием прислушиваются к нашему разговору.