Наталья Резанова - Посетите город Горький

В нашу эпоху воистину глобальных перемен Россия заново открывает для себя некогда славные, но несправедливо забытые имена деятелей родной культуры. Среди них особо выделяется имя Максима Горького (псевдоним Алексея Максимовича Пешкова), творчество которого десятилетиями замалчивалось , а общественная деятельность преподносилась в уродливо искаженном виде. Еще не забыт пережитый в середине 80-х шок, когда широкой публике стало известно, что Горький был не только основателем «Русского общества для изучения еврейской жизни» ( единственное, что о нем сообщала официальная пропаганда), автором не только ангажированных самиздатом «Несвоевременных мыслей» и всеми ругаемого, но никем, в сущности, не прочитанного романа «Мать», но писателем, более двух десятилетий бывшего властителем дум в России, чьи книги широко издавались едва ли не во всем мире, и повсюду встречали широкий резонанс. В пору журнального бума конца 80-х, в библиотеках выстраивались очереди за номерами «Нового мира», где печаталась прославленная трилогия «Детство», «В людях», «Мои университеты „, или „ Дружбы народов“, публиковавшей цикл «По Руси“.

Благодаря нынешней популярности автобиографических произведений Горького, нет нужды подробно останавливаться на раннем периоде его жизни и творчества.Но имеет смысл рассказать о переломном моменте его биографии, благодаря которому имя Горького стало запретным в родной стране.

С середины 20-х годов писатель, обосновавшийся на острове Капри, переживал период острой депрессии. В целом, это случалось с ним не так уж редко – Горький был крайне впечатлительной натурой, что обычно свойственно туберкулезникам. Но теперь для подавленного настроения писателя были глубокие основания. Он явственно видел, как меняется политический климат. В Италии, где он жил, укреплялся фашистский режим, представители которого не скрывали ненависти к литератору-гуманисту. Несомненно, назревал вопрос об отъезде. Но куда? Вернуться в СССР? Возможно, Горький размышлял над этим, и отверг подобную идею. С прежним советским руководством он еще находил общий язык – но не с нынешним. С другой стороны, Горький оставался чужим для белой эмиграции, группировавшейся в основном в Чехии и Франции, и в своей непримиримости не желавшей простить Горькому ни его материальной поддержки, оказываемой большевикам в дореволюционный период, ни того, что его ранний и незрелый роман «Мать» имел несчастье удостоиться похвалы Владимира Ленина.( В дальнейшем советская печать упорно замалчивала это обстоятельство, эмигрантская же только о нем и помнила.)

Между тем в предшествующие годы давний знакомый Горького А. Высоцкий, когда-то сотрудничавший с ним в русской периодике, а ныне проживавший в Палестине, в своих письмах приглашал писателя приехать на Ближний Восток. «Интересна Палестина и зарождающаяся в ней жизнь!» – писал он. – « И если бы вы знали, какой глубокой любовью любит вас еврейский народ!» И в 1928 году Горький принял приглашение.

Сыграл ли в этом решении роковую роль крестник и приемный сын горького Зиновий Пешков ( Свердлов), как намекают некоторые мемуаристы, например, Валентина Ходасевич? Вряд ли. Пешков успешно натурализовался во Франции ( впоследствии он занимал видное место в команде де Голля). Никаких достоверных сведений об его связи с сионистскими организациями не имеется. Зато Н.Берберова настаивает на том, что З. Пешков был связан с организациями белоэмигрантскими. Возможно, это тоже домыслы, но глубокий антикоммунизм брата первого председателя ВЦИКа не подлежит сомнению. Нельзя исключить, что ради того, чтобы не допустить возвращения Горького в Советский Союз, он мог поддержать решение об отъезде в Палестину.

Прибыв на подмандатную территорию, Горький арендовал, а затем и приобрел в собственность дом, принадлежавший ранее отставному английскому полковнику Н. Бейкеру, рядом с поселком Мигдаль-Зеэв, что в тридцати километрах от Хайфы. Поначалу предполагалось, что Горький поселится здесь временно, но внешнеполитические обстоятельства складывались там, что этот дом стал последним прижизненным приютом писателя. Здесь он работал над произведением, начатым еще на Капри, которое считал главным итогом своей литературной деятельности – эпопеей «Жизнь Клима Самгина»( так и оставшейся незаконченной). Русскому читателю еще предстоит открыть ее для себя – первая публикация в России анонсирована в будущем году московским издательством «Ладомир». Сотрудничал Горький и в русскоязычных палестинских газетах. Главной темой его очерков является развитие сельского хозяйства. Это может показаться странным для потомственного горожанина, но давно замечено, что именно городские жители, да еще на склоне лет начинают испытывать тягу к земле. Вероятно, Горький чувствовал бы себя прикованным к культурной провинции, которой, в сущности, в те годы и была Палестина, если бы не вмешательство театра «Габима». В первые послереволюционные годы, когда театр был основан в Москве, Горький активно защищал его от попыток закрытия, предпринимаемыми твердолобыми ревнителями пролетарского искусства. К этому времени театр «Габима» давно покинул СССР и приобрел мировую известность. В 1930 году труппа театра предложила Горькому стать почетным директором «Габимы», и он принял это звание. «Габима», вплоть до 1937 года активно гастролировавшая по Европе и США, и служила для Горького связующей нитью между ним и миром большой культуры.

Можно многое предполагать о том, что случилось бы с Горьким , доживи он до Второй Мировой войны или даже до основания государства Израиль, но наша задача – не гадать, а излагать факты. 18 июня 1936 года Алексей Максимович скончался. Жители поселка желали похоронить его на местном кладбище, но, по настоянию сына писателя, Максима, он был погребен на православном кладбище Иерусалима( ныне могила находится под патронажем Русской Православной зарубежной церкви.) Закончилось земное бытие писателя, бытию же его творческого наследия предстояло период трудный и неоднозначный. Смерть писателя на его родине прошла практически незамеченной. Позднее же, с усилением политической цензуры, его сочинения конфисковывались, уничтожались или в лучшем случае переводились в спецхраны, где пролежали вплоть до начала перестройки. Имя его было запрещено упоминать в печати. Одним словом, судьба его произведений д странности напоминала судьбу книг другого знаменитого российского изгнанника – Ивана Бунина, хотя эти писатели стояли, касалось бы, на разных полюсах литературы русского зарубежья. Только после войны имя Горького – «эмигранта», «невозвращенца», »предателя» и «антисоветчика» стало появляться в узко специальных изданиях, и при этом всегда обливалось грязью. Помимо вышеперечисленных политических ярлыков Горького обвиняли в чем угодно – от пропаганды ницшеанства и воспевания люмпен-пролетариата до «разнузданной порнографии» ( в применении к юношеской поэме « Девушка и смерть», слабой, но с точки зрения морали совершенно безобидной.) Разумеется, венчало этот список дежурное обвинение в сионизме.