Наталья Резанова - Явление хозяев

Он приказал Полифилу приготовить маковый отвар, выпил и улегся спать. Впервые, сколько он себя помнил, Сальвидиену не хотелось размышлять ни о том, что произошло, ни о том, что случится завтра. Пуще того – на какой-то миг ему вообще захотелось разучиться думать.

В последующие дни, к счастью, судебных заседаний не было, и это избавило Сальвидиена от необходимости выслушивать неприятные ему разговоры, которые, разумеется, были неизбежны. В дом Петины он тоже не ходил, хотя слугу отправлял регулярно. Луркон не присылал за ним, и Сальвидиен считал, что это правильно. В сложившейся ситуации он бы только мешал наместнику. Пребывание Луркона на вилле Петины…на бывшей вилле Петины – и как наследника, и как высшего должностного лица в Арете не только законно, но и необходимо, а действия Луркона в этом двойном качестве Сальвидиен не мог не одобрить. Вдобавок, у Луркона есть свои юристы…

Как докладывал Руф, дом в Сигиллариях оделся в траур и дворня беспрерывно воет. Салампсо бросилась к Луркону в ноги, умоляя не казнить ее за то, что не сумела помочь госпоже. А господин Луркон – да пошлют ему вышние боги всех благ и сто лет жизни! – ответил: «Не бойся, милая. Для спасения госпожи ты сделала больше, чем иные свободные».

Луркон, безусловно, был прав, хотя столь откровенный выпад против Стратоника в присутствии рабов показался Сальвидиену несколько неуместным. Стратоник, кстати, находился дома, и знать о себе не давал.

– А это девка варварская, – рассказывал Руф, – которая за собаками смотрела, ходит белая, как полотно, и все повторяет одно и то же: «Если б я была здесь, этого бы не случилось». Так-то оно так, только что тут исправишь?

Сальвидиену показалось, что повествуя в подробностях о скорби и трепете, охватившем дворню Петины, Руф одновременно чего-то не договаривает. Хотя – чего темнить? Петина, слов нет, была доброй госпожей, но теперь они оказались под рукой Луркона, который тоже не славится жестоким обращением с рабами. Петина сама говорила об этом, выражая надежду, что наследник позаботится о ее людях. И он оправдал ее надежду милостивым поступком с Салампсо. Большинство хозяев, известных Сальвидиену, приказали бы сечь ее нещадно, различие состояло бы лишь в указании – до смерти или нет. Так что Сальвидиен не стал особо задумываться над переживаниями рабов. Спросил зачем-то, как Луркон поступил с трупами собак.

– А сжечь велели, – без затей сообщил Руф. – Что падаль-то разводить?

Сожгли и тело Петины. Обычаями Ареты допускалось и захоронение, но сожжение сочтено было более приличным. Учитывая обстоятельства, похороны были очень скромными.

Они состоялись ранним утром на поле Черных Тополей – обычном месте проведения траурных церемоний. Костер был заготовлен с ночи, а процессия вышла из Сигилларий на рассвете, и проследовала туда, не заходя в город. Сальвидиен не нашел решимости пойти – отправил Руфа с погребальной жертвой, и дал себе слово самолично принести жертву в одном из городских храмов. Голубя, а то и двух, угодных Киферее Всемилостивой. Как он узнал, провожавших Петину было немного – чего, очевидно, и добивался Луркон, желавший, по возможности, избежать любого нарушения пристойности. Не было ни плакальщиц, выпевавших хвалебную песнь усопшей, ни мимов и актеров, представлявших сцены из трагедий. Только десять флейтистов, как предписывал старинный обычай. Присутствовали Апиола, Вириат, вернувшийся в город, а Мимнерм произнес прощальную речь – просто замечательную, по уверениям Руфа, хотя о чем она была, слуга сообщить не мог. Из фамилии Петины Луркон позволил прийти не более полусотни человек – включая отпущенников. Тело Петины несли закутанным в пурпурное покрывало и так же, не открывая, возложили на костер – здесь наместник позволил себе отойти от обычая, требовавшего перед сожжением открывать лица умерших, и , вероятно, имел на то основания. Луркон сам запалил костер, а прах Петины, собранный в серебряную урну, окропив его вином и молоком, пообещал похоронить достойно и воздвигнуть ей памятник. Никто не сомневался, что он это сделает.

Заседания по делу Гермерота возобновились, и Сальвидиен отправился в суд с тяжелым сердцем. Ужасная смерть Петины выходила из разряда привычных для Ареты скандальных происшествий – вроде раскрывшегося прелюбодеяния или храмового мошенничества с деньгами прихожан – о которых два дня болтает весь город, а на третий начисто забывает. Но все обошлось лучше, чем он ожидал. Со времени приезда в Арету Сальвидиен провел уже достаточно дел, чтобы его имя перестали связывать исключительно с Петиной.

В целом все постепенно улаживалось, и Сальвидиену даже удавалось обходиться без порций маковой настойки. Только однажды ему привиделся кошмарный сон… то есть поначалу казалось, что сон из тех, что посещают мужчин, которым приходится спать в одиночестве. Он увидел Петину… вернее, не увидел, но это точно была она. Темный очерк тела во тьме, на ощупь – нежного и гладкого, как у молодой девушки, аромат ее благовоний, сильный и пряный. Она склонилась над ним, как ей обычно нравилось, и он подчинился, как бывало, подчинялся раньше. В то время, как ее руки ловко и уверенно вершили привычное дело, тело двигалось на его бедрах, поначалу медленно и размеренно, а затем все быстрее, словно в танце… и в тот миг, когда его пронзила судорога наслаждения, Сальвидиен внезапно увидел ее лицо… то, что у нее было вместо лица.

Он проснулся от собственного крика, и сидя в постели, усилием воли пытался унять дрожь, а главное, изгнать из сознания воспоминание о чудовищном кровавом месиве, без глаз, со свисающими пластами плоти. Ему никто не говорил, насколько бравроны изуродовали Петину, а он не спрашивал. Вероятно, лучше было спросить – чтобы не давать разыгрываться воображению.

Все же Сальвидиен справился с собой. Нельзя до такой степени распускаться, думал он. И пора обзавестись постоянной женщиной. При жизни Петины это было неудобно, да, по правде говоря, и желания не возникало. Теперь – другое дело. Кроме того, вообще женщина в доме не помешает. Не купить ли ему ту же Салампсо? Судя по тому, как держалась эта девица, она будет лучшим средством от ночных кошмаров. Но это успеется. А пока не следует откладывать жертву духу Петины. Должно быть, сон – знак того, что она гневается за его медлительность. Завтра же отправить Полифила на базар, пусть купит – нет, не пару голубей, как Сальвидиен замышлял вначале, – лучше ягненка… или козленка местной породы, с длинной белой шерстью, без порока – и переслать в храм Кифереи.

Но назавтра Сальвидиена пригласил Луркон.

Это было приглашение, не приказ. Но явиться следовало не на виллу в Сигиллариях, а во дворец. И наместник прислал за Сильвидиеном свои носилки. так что приглашение носило вполне официальный характер. Возможно, Луркон решил прояснить какие-то обстоятельства, связанные с завещанием Петины. А может, он решил заговорить с Сальвидиеном не как снисходительный покровитель, но суровый наместник, по слову которого людей отправляли на колесо, или ссылали на галеры. В Столице, когда подобное приглашение исходило от императора, получившие его, не вынеся неопределенности, бывало, резали себе вены. Но Арета – не Столица, Луркон – не император, а Сальвидиен, хоть и хорошего рода, но не аристократ, только что умеющий, что красиво умереть. К тому же и аристократам это не всегда удается… Он без промедления последовал зову наместника и на мускулистых плечах носильщиков весьма скоро прибыл во дворец.