Алексей Волков - Клинки надежды

– И не говорите, Ольга Васильевна, не говорите. В прежние времена был бы рад, а сейчас… – Капитан многозначительно развел руками.

– Что так? Боитесь не справиться?

– Разве я когда-нибудь боялся, Ольга Васильевна? Да и справляться не с чем. Бессмысленно все это, вот что угнетает. Раньше наша служба была необходимой, а сейчас? Подопечные давно закончили курс, мы же даже не можем произвести их в офицеры. Никто не имеет на это права. О том, чтобы набрать новых, даже речи нет. Скажу вам по секрету: правительство давно хочет закрыть школу за ее, по их мнению, ненадобностью.

– Да вы что! – В Ольге проснулось воспоминание о бое, грохот выстрелов, кровь, отчаянная храбрость юнкеров… Наверное, самое яркое из воспоминаний за недолгую жизнь.

Озаряемая вспышками ночь сменилась на темную комнату. Снова рядом стоял спокойный офицер, почти невидимый, но ощущаемый душой… И где-то далеко на пределе слышимости победно звучал бессмертный Егерский марш, звал на подвиг, возвещал о приходе рассвета…

И от этого вдруг отказаться?

– Вы что, капитан?

Либченко тяжело вздохнул:

– Я борюсь, Ольга Васильевна. Не поверите, но порой приходится ради этого обращаться к таким людям, с которыми в прошлой жизни даже не стал бы здороваться. Казна республики пуста. Мне неловко говорить вам, но мы, офицеры, уже второй месяц не получаем жалованья.

Перед глазами девушки встали лица офицеров аргамаковской бригады, тоже практически не получавшие жалованья, но нимало не горевавшие по этому поводу. Да и до жалованья ли в такой момент! Тут бы спасти хоть что-нибудь, а собственная судьба…

– Капитан! – голос Ольги звенел. – Вам надо всей школой влиться в бригаду Аргамакова. В такое время каждый офицер должен исполнить свой долг.

– Какой долг, Ольга Васильевна, какой долг? Перед кем? Нет ни Государя, ни Родины. Жалкие остатки в лице доморощенной республики, о которой, вы уж извините, даже говорить смешно!

Кому – смешно, кому – больно.

– Но можно же попытаться… – почему-то без прежней уверенности произнесла Ольга.

Конкретные слова перестали играть всякую роль. Как и многое другое. Их произносили только для одного – чтобы не молчать.

Темные красивые глаза капитана, в свете свечей ставшие еще более глубокими, манили, как манит порою омут, а бархатистый хорошо поставленный голос обволакивал липкой паутиной. Под этим двойным воздействием мир вокруг стал принимать черты иллюзии. Так бывает во сне: нечто, приковывающее внимание, а все прочее расплывается в нечетком тумане. Сам же при этом выступаешь в роли безвольной куклы. Даже если и в состоянии понять – ничего не в состоянии сделать.

Ольга перестала понимать: наяву все это? Во сне? Если же сон, то почему рядом Либченко, а не другой? И отчего немного тревожно, словно вот-вот наступит кошмар?

– Сейчас времена свободы, Ольга Васильевна. Ничто не в состоянии собрать людей вместе. Поэтому надо думать в первую очередь о себе и своих близких.

– Но это неправильно, – попыталась возразить девушка.

– Что – неправильно? Или вы думаете, будто кто-то станет заботиться о вас? Или вам есть дело до всего быдла, неожиданно вошедшего во вкус власти? Да, во вкус…

Повторяя последние слова, Либченко провел языком по губам. Чувственно так провел. Как бы ни была Ольга неискушенна в подобных делах, но ей почудился какой-то намек на нечто, до сих пор запретное, неприличное и – чего греха таить? – страшное. Шагнешь навстречу, обратного же пути не будет. Жалей, не жалей…

Что самое удивительное – хотелось шагнуть.

Из целого мира остались лишь завораживающие бездонные глаза да чувственный рот.

– Нет общих законов, Ольга Васильевна. Человек может подчиняться только другому человеку. Не поставленному над ним, а выбранному им. И только в этом заключено настоящее счастье…

При упоминании о подчинении в Ольге заговорила прежняя гордость. Подчиниться? Она сама – свободная личность и равна любому на свете. Разве женский удел – в смирении? Когда любая девушка в состоянии делать все не хуже мужчины. Главное – захотеть и приложить руки.

Жаль, что сил высказать это не было.

Как не было их ни на что другое.

Лицо капитана приблизилось. Даже не столько лицо. Глаза. Темные, манящие.

«Да что же это со мной?» – мелькнула мысль. Мелькнула и исчезла вместе со всеми остальными мыслями.

Осталось лишь понимание, что сейчас произойдет нечто жуткое, отрезающее все пути назад. Однако в этой жути было нечто привлекательное, от чего невозможно отказаться.

– Подчиняясь одному, Ольга Васильевна, вы сможете подчинить себе всех других. Вот увидите…

Тело безвольно ослабло, а сердце рвалось из грудной клетки, и дыхание сперло от надвигающегося ужаса.

Или во сне не должно быть страшно?

Сейчас…

И, отгоняя наваждение, скрипнула дверь.

– Барышня, к вам гость!

Голос Маши прозвучал петушиным криком перед рассветом.

Скорее – звуками Егерского марша в конце кровавой ночи.

Либченко отпрянул.

Оказалось, оба они немыслимым образом оказались на ногах и стояли друг напротив друга. Настолько близко, что для полного слияния им оставалось сделать полшага.

– Прошу прощения за поздний визит… – Офицер в потертой солдатской гимнастерке и гусарских чикчирах сделал было шаг в гостиную и застыл как вкопанный.

Его правый глаз косил, заметно скатываясь к переносице, зато левый прищурился, словно внезапный гость смотрел на остальных, одновременно совмещая их с мушкой.

И сразу прошло наваждение.

Так тоже бывает. Спишь, а затем – мгновение, и ты выныриваешь в реальность.

– Барон! – с изумленной радостью выдохнула Ольга, однако тут же смешалась.

Смущение ей было несвойственно, только как ему не взяться, когда непозволительно близко находится другой человек, а она даже не помнит толком, что перед этим было? Или же должно было быть.

Раден стоял прямо, однако ноги его были чуть полусогнуты. Как будто гусар готовился ринуться в очередной бой.

Ольге бросилась в глаза царапина на щеке ротмистра. Свежая, совсем недавно покрывшаяся коркой. Утром ничего подобного не было.

– Барон! – с несколько иной интонацией повторила девушка.

Нестерпимо захотелось броситься к офицеру, повиснуть на его шее, покрыть строгое лицо поцелуями. И в то же время усилился стыд. Пока барон рисковал жизнью, она…

Чем же рисковала она?

– Здравствуйте, господин ротмистр, – несколько высокомерно произнес опомнившийся Либченко.

Не то хотел подчеркнуть разницу служебного положения, не то – предъявить свои права хозяина.

Оба офицера ни на мгновение не забывали о девушке, но смотрели исключительно друг на друга.

Щеголеватый начальник школы в новеньком, хорошо подогнанном френче с полевыми погонами и гусар в заштопанной гимнастерке с начищенными, однако изрядно поношенными сапогами.