Алексей Волков - Клинки надежды

Лошадь Калинкин, как звали гимназиста, получил. А заодно – шинель, галифе и гимнастерку. Сапоги у него были свои. Если бы не было, то обмундирование нового бойца могло превратиться в проблему. В бригаде с обувью дела обстояли неважно, хуже, чем с любым другим предметом довольствия.

Еще Калинкин получил карабин и саблю. Ни с тем ни с другим оружием юноша был незнаком. Стрелял из охотничьего ружья, по собственным утверждениям, неплохо стрелял, да и только.

Впрочем, сборке-разборке, заряжанию и прочим элементарным вещам юношу на скорую руку научили. Аргамаков приказал, чтобы новобранцы первым делом осваивали оружие и тактическую подготовку, строевой же занимались в свободное время. А то вдруг завтра бой, а кто-нибудь винтовку в руках не держал!

Записавшиеся в отряд гимназисты винтовки в руках действительно не держали, но отнеслись к делу серьезно. Стрелять им пока не пришлось, так хоть заряжать научились и получили общие представления об устройстве. Теперь хотя бы на курок нажать смогут. То, что вряд ли попадут, – так не в один же день!

И если подобным образом обстояло дело с огнестрельным оружием, то с холодным оно было еще хуже. Саблю Калинкин с гордостью нацепил, а что с ней делать, абсолютно не знал. Это лопухи легко срубать палкой, настоящей же рубке надо учиться долго и настойчиво.

Раден вообще хотел ехать один, но Сухтелен поставил непременным условием – если в город, то не меньше чем вдвоем.

Ну и кого было брать, если во всем только что образованном гусарском эскадроне было лишь два бывалых солдата, совершивших со своими офицерами весь поход, да вахмистр Желтков? Остальные два десятка человек – новички.

Было в их числе четверо пехотных офицеров, решивших сменить род оружия. Только не возьмешь же для личных услуг того, у кого на плечах погоны со звездочками! Желтков и два гусара должны заниматься обучением добровольцев. Вот и получилось, что взять некого. Лишь одного из юношей. Пусть ничего не умеет, так хоть город знает. Калинкин же понравился барону своей юношеской непосредственностью. Да и не бой им предстоял. Так, вечерняя прогулка.

Все полчаса, которые барон провел у Ольги, Калинкин терпеливо стерег коней. Наконец дверь открылась, Раден упругой походкой вышел на улицу и легко, едва коснувшись стремени, взлетел в седло.

– Не заскучал, Михаил?

– Да что вы? Виноват. Никак нет, господин ротмистр! – спохватился доброволец.

По губам Радена скользнула добродушная улыбка.

Ревность и подозрение оставили на сердце неприятный осадок, однако барон упорно убеждал себя, что Либченко заявился всего лишь с дружеским визитом. Да и нелепо ждать, что у такой прелестной девушки нет ни одного кавалера. Напротив. Они толпами должны осаждать дом, караулить под окнами, напрашиваться в гости, совершать безумства ради одного-единственного благосклонного взгляда…

Наверняка так раньше и было, пока война, а затем революция не разбросали поклонников по всему свету.

Ничего, еще посмотрим, кого предпочтет гордая красавица!

Должно быть, барон произнес фразу вслух, поскольку ехавший рядом Калинкин немедленно поинтересовался:

– Что-то сказали, господин ротмистр?

– Запомни, Миша. Офицер не говорит. Офицер приказывает. В случае надобности – требует доложить. И лишь в положенные дни беседует на предусмотренные уставами и традициями темы.

Нет, настроение Радена определенно улучшилось.

Юный доброволец никак не мог решить, шутит офицер или, напротив, говорит серьезно.

– У тебя девушка есть? – спросил барон.

– Нет, – смутился Калинкин.

Он был влюблен в одну, но та не замечала гимназиста, и потому называть девушку своей не поворачивался язык.

Барон собрался добродушно подшутить над юношей, однако в ближайшем переулке завозились, заругались, и женский голос громко крикнул:

– Помогите! Спасите!

– За мной! – Раден не колебался ни секунды.

Он послал коня на голос, и спустя несколько мгновений оказался на месте происшествия.

Уже окончательно стемнело. Нигде не горели фонари, сквозь закрытые на ночь ставни не пробивалось ни луча, однако луна давала достаточно света. Словно вечная земная спутница решила отчасти восполнить людские огрехи и поработать в качестве светильника.

А вот то, что этот светильник освещал, Радену очень не понравилось.

С десяток солдат, судя по распахнутым шинелям, из тех же осточертевших запасных окружили какую-то не то девушку, не то даму, лапали ее и уже приступили к срыванию одежды.

В последнем барон был до конца не уверен. Попробуй различи творящееся в кругу даже с высоты седла! Но то ли показалось, то ли ухо уловило треск разрываемой материи.

– Отставить! – командно рявкнул Раден.

И такая привычная властность прозвучала в его голосе, что солдаты прекратили свои забавы, повернулись к наскочившему на них офицеру.

– Разойдись!

Случись подобное чуть раньше, солдаты не выдержали бы, выполнили приказ. Сейчас же неповиновение всем и вся зашло так далеко, что превратилось в устойчивую привычку. Вместе да при хорошем численном преимуществе солдаты привыкли считать себя силой, перед которой трепещут даже граждане из правительства. А уж об одном-двух всадниках не стоит говорить.

– Гликось, охфицер! – радостно, пьяно и визгливо выкрикнул один из запасных.

– Точно! – подтвердил другой.

Кто-то стал сдергивать с плеча винтовку, но зацепился ремнем и звучно выматерился.

– Кому приказано, разойдись!

В тоне барона не прозвучало ни тени сомнений. Одно из главных офицерских умений – никогда не показывать солдатам, что ты сомневаешься в них, тем более – что боишься.

Раден не был уверен, что дело завершится миром, однако не боялся.

Вновь взвизгнула зажатая в солдатской толпе девушка. Кто-то из солдат решил продолжить прерванную забаву, воспользоваться моментом, пока внимание остальных отвлечено подъехавшим офицером не то с денщиком, не то с юнкером. По мнению большинства, других солдат у офицеров давно не осталось.

Ночью да снизу вверх разглядеть изображение на погонах невозможно. Лишь поблескивало золото у Радена, действуя на пьяных солдат поэффективней знаменитой красной тряпки тореадора.

– Руки поотрубаю! – в последний раз предупредил ротмистр.

Его предупреждение смешалось с чьим-то выкриком:

– Тащи их с лошадей, робяты!

Кто-то вцепился Радену в правый сапог, потянул, норовя обрушить офицера из седла. А на земле уже будет легче. Можно будет и прикладом давануть, и сапогом.

Заржала лошадь Калинкина. Ей тоже не по душе пришелся наплыв разгоряченных рож и их намерения относительно наездника.

Раден вскипел. Он не терпел насилия над женщиной, не любил распоясанных хамов, а уж нападение на офицера всегда строго каралось законом.