Андрей Горюнов - Варяжский десант

Рослый викинг, на полторы головы выше Ольги, обхватил ее сзади, крепко прижал к себе и замер, наклонив голову и погрузив лицо в ее волосы. Это был, видимо, один из кэрлов Бьярни. Спрыгнув в воду с юта, с невидимого со стороны встречающих борта, там, где глубина была по грудь, кэрл прошел вдоль всей ладьи и, появившись довольно внезапно, сгреб Ольгу, стоящую к морю спиной, лицом к Аверьянову и Прибамбацкой.

– Что орешь? Он же ничего с тобой не делает… – сообщили Ольге подружки.

– Он жутко мокрый, холодный, как лягушка, с него течет даже, все платье мне сзади вымочил… – ответила Ольга, продолжая находиться все в тех же совершенно статичных объятиях.

– И что? Что дальше-то?

Со стороны они выглядели странным памятником из двух фигур, из которых одна, меньшая, была говорящей.

– Да ты скажи ему, чтоб отпустил!

– Чего он тебя держит-то?

– Он меня нюхает, девочки…

– Чего-о-о-о?

– Нюхает! Он мои волосы нюхает…

– Нюхает? – Весь девичник на берегу вдруг пришел в какое-то необъяснимое волнение.

– Он ее нюхает!

– Смотри, а она как вкопанная!

– Стоит, не шелохнется!

– А он ее нюхает!

– А как? Как он тебя нюхает?!

– Ой, девочки, он меня так нюхает, так нюхает… ну, просто ужас!

– Что ужас-то?!

– Ужас как хорошо!

– Чего хорошего?

– Не знаю. Просто меня никогда раньше так не нюхали…

– А чем надушилась-то?

– Ничем, клянусь! Лак для волос.

– Какой?!

– Отечественный. «Прелесть»!

– И он его нюхает?

– Ага. Нюхает! Ну, и меня заодно…

Ольга внезапно расхохоталась, на грани с криком-стоном, истерично.

– Что?! Что?! Что еще? – понеслось со всех сторон.

– Он носом мне в шею, под ухо полез… Ай, щекотно – ужас как!!!

«Пора, – решил Аверьянов. – Пора официально банкет открыть!»

Оглянувшись и найдя старших, назначенных им руководить процедурой встречи, – Варю, Машу и Люду, – Аверьянов кивнул: начинайте.

Повернувшись к ладьям, Коля сделал призывный жест, но, вспомнив, что они находятся в самом центре зоны уверенного приема лингвистических маяков, скомандовал:

– Слезайте, мужики… Картина Репина «Приплыли»!

Глядя, как нерешительно, скованно, нерасторопно викинги спрыгивали на берег и, сделав несколько шагов, останавливались как вкопанные, Аверьянов подумал, что для них ситуация так же непривычна, как и для него.

Стрелять, уклоняться, скатываться кувырком, а не слезать, не идти-шагать, а ползти по-пластунски, передвигаться перебежками на корточках от укрытия до укрытия…

Уклоняться от ран и сеять смерть.

Создавать угрозы и маневрировать под прикрытием…

Они все просто разучились жить.

Все простые события, радости земные, непосредственные действия окружающих, направленные им во благо, все, что для обычных людей есть добро, воспринималось ими как приманка в какой-то очередной, новой, неизвестной им, а потому особенно опасной ловушке.

Две толпы – прибывшая и встречающая, женщины и мужчины стояли напротив друг друга, разделенные трех-четырехметровой полосой гальки.

Стремясь избежать очередной паузы, Николай толкнул под локоть Варю: начинай, – указав ей взглядом на Кальва, единственного ярла, вышедшего вместе со своим экипажем и вставшим теперь впереди своей дружины, спокойно глядя на пестрые ряды встречающих их нарядных девочек.

Кивнув в ответ, Варя вышла вперед и подошла к ярлу с подносом, на котором стояла внушительных размеров хрустальная, запотевшая от ледяной водки чарка – граммов на двести, и рядом, на тарелочке с голубой каемочкой, – упругий изумрудный малосольный огурец. Рядом с Варей выступали ассистентки – одна с хлебом-солью на рушнике, вторая – с черпаком холодного кваса – запивать, если потребуется.

Услышав тихий и короткий шорох гальки, Аверьянов кинул взгляд налево и увидел Бьярни, спрыгнувшего с бака своей ладьи.

На Оленьем Холме включили музыку – высококачественная техника, предназначенная для дискотек на открытом воздухе, выдала вступительные аккорды известнейшей цыганской «Величальной».

Профессионального оркестра Аверьянов «нарисовать» не успел, приходилось выкручиваться режимом караоке. Варя обладала от природы голосом чистым, громким и глубоким.

Над побережьем ночной Атлантики медленно поплыли прочувствованные, идущие, казалось, из самых глубин души, слова:

Тут же, с другого конца встречающей толпы, от ладьи Бьярни, понеслись голоса Маши с ассистентками:

Долгая пауза, секунды на две, повисла над побережьем, а затем женский хор в двести, примерно, голосов дружно грянул, зажигая даже прибрежные мокрые валуны:

Удержаться не было сил, и Кальв, разумеется, залпом хватил двухсотграммовый стопарь.

Ледяная «смирновка» совершенно не напоминала по вкусу и крепости ни старый мед, ни тем более мифическое молоко козы Гейдрун, о котором хоть все и говорили, но которым никто, за исключением прописанных в Валгалле погибших героев, не баловался.

«Смирновка» обожгла пищевод, заполнила теплом желудок, а затем выступила на лбу ярла крупным холодным потом и ледяными, отграненными слезами на глазах.

– О-о-о-о!

Кальв уперся в Варю странным, трудно описуемым взглядом – как бритый ежик на пельмени, – пытаясь как будто что-то понять, уцепить умом главное.

– Закуси! Огурцом закуси!

– Ам? – спросил Кальв, не будучи в силах произнести ни единого слова.

– Хрум-хрум, батюшка! – подтвердила Варвара. – Варя меня зовут. Можно – Варюха…

Было понятно без слов, что Кальв никогда не видал огурцов и понятия не имел, что это такое, но смелость викинга оказалась сильнее его невежества.

Сожрав огурец в два укуса, Кальв встряхнул головой, а затем склонил перед Варей голову:

– Здравствуй, валькирия… Варюха! – и, обведя все тем же странным взглядом всех окружающих, добавил, указывая на опустошенную чарку: – Сумерки богов!

– Конечно, на пустой желудок – сразу двести ахнул! – сочувственно вздохнула одна из девиц.

– Нумудак, – кивнул, соглашаясь, Кальв.

Сигурд старался отвлечь свои мысли подальше от того, чем ему приходилось заниматься в полном одиночестве. Вяленое мясо с каждым днем портилось все сильнее; запах тухлятины становился порой настолько резким, что впору было выйти и стравить за борт, но ярл Сигурд знал, что тухлое мясо не может убить, наоборот, оно лучше впитывается в тело – не случайно же медведи никогда не едят свежатины, а всегда прячут еще теплую убоинку куда-нибудь в укромное место, к которому приходят лакомиться неделей – десятью днями позже.