Клещенко Елена - Наследники Фауста

– Весьма интересно, - сказал я. - Позвольте мне взять свои слова обратно, потому что ваш случай поистине занимателен. Но вы не сказали, каков был диагноз: воспаление мозга?

– Диагносту мозговой болезни надобны сверло и пилка! - зычно, на весь зал, возгласил мой юный собеседник и показал, для чего они надобны, на голове приятеля. Приятель пихнул шутника в бок, остальные заржали, за соседним столом перекрестились. Я вежливо улыбнулся: были молоды - сами так шутили. Правда, не в людных местах, а только среди своих… - Но вы правы, доминус доктор, воспаление наиболее вероятно. Счастье для малого, что мы поторопились сделать компрессы. Все прошло бесследно.

– Что же, и память вернулась?

– Память-то не вернулась… или, может, сейчас уже вернулась, не знаю. Но теперь он в своем уме. Умней не стал, но какой прежде был умишко, весь опять при нем. И вина больше не пьет, совсем! Боится.

– А эта самая Кетхен, что она? - спросил приятель. Рассказчик усмехнулся и сделал непристойный жест.

– Иисус-Мария! - завистливо взвыли напротив. - Знать бы раньше, что ей сущеглупые по сердцу!… Михель, дружище, стукни и меня тоже, авось понравлюсь!…

Снова грянул гогот. Я расплатился и попрощался. Что следовало, я уже узнал. Катулл, Кетхен, драка в трактире, поцелуй - сонное видение, навеянное моей жене дьяволом, явилось и другим людям, числом не менее десяти, ergo это не было видение. Превращение действительно совершалось. Можно бы еще под пиво и тминный крендель расспросить этих веселых ребят, что за девчонку целовал их помешанный приятель, откуда она взялась и куда делась потом… Но я не решился, ибо сам не знал наверняка, что сделаю, когда они начнут рассказывать. К тому же были у меня и другие дела в городе.

Дом был заперт. Я нашел ее на заднем дворе, где она отдавала приказы служанке, вешающей белье.

– Я имею счастье видеть госпожу Хондорф?

Вопрос я задал ради приличия. Даже если бы мне не указали на этот дом, а я, допустим, встретил бы ее на улице, я бы признал ее тут же, показалось мне. И по рассказам Марии - этот чепец, словно приклеенный к волосам, отекшие веки, платье, надетое не на живую плоть, а на доску. А еще - потому, что понял теперь, от кого моя служанка научилась так прямить спину и шею, так раскрывать ледяные глаза и сжимать губы в ровную черту; от какой змеи шкурку надевает моя королевна, едва подойдет к ней враг: «Ты горько пожалеешь, путник, что побеспокоил меня»! Вот как мне было дорого любое воспоминание: даже скверное отражение в скверном зеркале… Впрочем, не к добру о зеркалах.

– Кто вы и что вам надобно?

Голос, терзающий ухо подобно визгу пилы, ненависть еще прежде первого моего слова смутили бы и отвратили любого, но не меня. Я глядел на нее с любопытством и торжеством, как на мерзкое чудище, более не опасное. Приятно помыслить, какой удар мне предстояло нанести этой твари, столько лет мучившей мою любимую.

– Мое имя Вагнер, доктор Вагнер из Виттенберга. - Я поклонился почтительно, как знатной даме. - Я пришел, чтобы говорить с вами о Марии, вашей приемной дочери.

– Моей дочери? - На письме не передать, каким ядом были напоены эти два слова. - Хорошо, но что же с ней приключилось?

– Мария оказала мне великую честь, согласившись стать моей супругой.

Так! У нее захватило дух от ненависти, я видел, как ее кровь мешается с желчью, темно-багровыми пятнами проступая на щеках.

– Вы ошиблись. Я не дам вам ни гроша.

– Прошу извинить, вы превратно истолковали мои намерения. Я был бы неблагодарнейшим из людей, если бы потребовал доплаты, получив сокровище. Единственное, чего я желаю, - известить вас обо всем, дабы вы не тревожились, и смиренно испросить прощения за то, что перед свадьбой мы не получили вашего благословления. - Она покраснела еще больше и вцепилась ногтями в шнуровку на груди, но гордой осанки не утратила. - Госпожа Вагнер говорила мне о вас…

– Вы воистину добрый христианин. - Голос ее теперь был тих и колебался опасной дрожью. - Не каждый, взяв в дом блудницу, назовет ее сокровищем.

– Любезнейшая моя госпожа Хондорф, - отвечал я ей в тон, - вы говорите страшные слова, которые мой разум отказывается понять, ибо я взял в жены невинную девушку, а никак не блудницу. Не к лицу той, кто сделала столько добра моей Марии…

– Добро не пошло ей впрок. - Змея улыбнулась. - Она обманула вас, господин доктор.

– Видит Господь, мне странно слышать столь жестокие речи, и притом несправедливые. Присутствие девушки мешает мне высказаться с той же ясностью, с какой говорите вы, но я не мог обмануться, ибо я доктор медицины. Поверьте, что обмануты вы, а не я. А коли так, мне хотелось бы узнать, кто наветчик, посмевший обвинить мою жену в столь ужасном грехе.

Прислуга молча переводила круглые глаза с меня на хозяйку; выстиранная и выкрученная юбка в красной руке свесилась до земли. Верно, она и была Амалия, за которую Мария таскала дрова и воду. Из платья, что было на этой корове, пожалуй, получились бы два платья для Марии.

– Из ученых господ выходят дураки-мужья. Наветчиков я устану перечислять, а вам их всех не переколотить - палка расщепится. Все в трактире ее видели, с конюхом и со студентом, и с другим студентом, да кто знает, сколько их было. Если сдуру хотите верить ей, так лучше уезжайте из города!

– Уж верно, по трактирам я ходить не стану: пьяные речи подобны словам умалишенных, и никому не посоветую полагаться на них. Того, о чем вы говорите, любезнейшая моя госпожа, быть не могло, заверяю вас в этом своей честью и добрым именем. Я вижу, сколько горя причинило вам легковерие, как вы печалились о беде, постигшей вашу воспитанницу, но клянусь вам, что ужасное известие было гнусной ложью, и умоляю больше не печалиться и не повторять несправедливых обвинений.

На сей раз она ничего не ответила. Краска сходила со впалых щек, а если бы взгляд человеческий был и вправду подобен солнечному лучу, я в этот миг почернел бы и обуглился. Похоже на то, что приглашенну к обеду мне не быть.

– Не смею больше отрывать вас от трудов, и с тем прощаюсь.

Я снова раскланялся, совершив весь набор телодвижений, предписанных высокой учтивостью, и повернулся, чтобы уйти. Но не пришлось, ибо девичий голос завопил у меня за спиной:

– Хозяйка! Госпожа Лизбет! Вам худо, что ли?! Ай-я-яй, да что же это делается!…

Амалия, бросив мокрую юбку мимо корзины, обеими руками поддерживала хозяйку под мышки; та с раскрытым ртом оседала на землю. Я подбежал к ним.

– Ай-я-яй, беда-то! Это все вы с вашими речами, она-то говорила, что Марихен стражники увели! Ой! Ой! Дом-то заперт, а ключи у нее, вот они… Ай, нет, я вам их не дам! Она меня со свету сживет! Ой, вы тут с ней постойте, а я за лекарем сбегаю! Вон лавка под липой! Ой, беда-то!