Клещенко Елена - Наследники Фауста

В целом верная служанка не выглядела очень огорченной, хотя испустила еще три дюжины жалобных воплей, прежде чем унеслась. Таким образом добрейшая госпожа Хондорф оказалась у меня на руках - в прямом значении этих слов, ибо она вовсе лишилась чувств, и пришлось подхватить ее под коленки.

Она была чуть тяжелее моей Марии. Не знаю, как у других, а в моей жизни случается, что иная минута повторяется дважды, немного измененная, но все та же, будто цитата с искажением. Тень от древесной кроны, скамья под ней, восковое, внезапно поблекшее лицо… Я нес на руках мою жену, постаревшую, умирающую, русые волосы перемежались с седыми, черты заострились; чепец сполз набок, и я увидел пять родинок за ухом, там, где височная кость проступает под кожей…

Я выругал себя за дурацкие мысли, бессмысленно-мрачные, от коих зарождаются ларвы и иные эфирные духи, приносящие зло тому, кто нам вот этак припоминается. Надобно себя держать в узде. Ничего удивительного, если и есть между ними сходство: она же Марии тетка… Громы небесные, что за бред ты несешь - Мария ведь подкидыш!…

Новая мысль была безумнее предыдущей, я боялся это произнести даже про себя и, забыв о долге врача, тупо разглядывал обмершую, пока не послышались шаги.

– Здесь она, господин доктор, а вот и этот, который сказал про Марихен…

Тот, кого привела служанка, был выше меня на голову, худ и бородат, широкими шагами едва не перегонял бегущую Амалию, и докторской мантии не носил, обходясь лишь сумкой с инструментами. Ну, к кому еще могла побежать девица, как не к соседу?…

– Доктор Майер?

Он оглядел меня, подняв брови.

– Это мое имя, а вашего не знаю. Что приключилось с госпожой Хондорф? Надеюсь, ничего опасного?

Библиотеку я осмотрела тотчас же, но должна была себе признаться, что пользы от моих усилий немного. Не отыскав реестра книг, я не знала даже, сколько здесь томов. Я насчитала двенадцать сундуков и еще сорок полок, на которых книги стояли в ряды. Огромные сундуки были поставлены один на другой, и содержимое нижних навсегда осталось для меня тайной. Те, что стояли сверху, я отмыкала легко. Безалаберным хозяином был мой отец, но и вправду хорошим слесарем.

В одном сундуке я обнаружила фарфоровые блюда, тарелки и большие кружки, ни разу, как видно, не стоявшие на столе. (А я-то покупала тарелки, стыдясь подавать свою стряпню на серебре!) В другом была стеклянная алхимическая утварь, покрытая неотмываемой копотью и переливчатыми пятнами, а также и новая, гладенькая, как пузыри на воде. обмотанная чистой ветошью: колбы с тонкими горлами, трубки, изогнутые разнообразно и хитроумно, круглые куски стекла, плоские чаши и совсем непонятные предметы вроде слитков неизвестного металла. В остальных действительно были книги.

Книги… Конечно, сам доктор Лютер говорил, что князю надлежит повиноваться жизнью и имуществом, но если он прикажет выкинуть книги, надлежит назвать его тираном. Но ведь сей текст имел в виду князя, который велит убрать долой именно книги Лютера. А как следует судам решать относительно всех других книг и их читателей - в точности не известно.

Теперь я поняла, почему доктор права так спокойно оставил меня заметать следы. Только на то, чтобы жечь их в печи одну за другой, не открывая переплетов, уйдет неделя, и всю эту неделю из трубы будет валить черный дым (теплыми-то днями!), а Серый Дом насквозь просмердит горелой кожей. Вероятней же всего, что недели в запасе у меня нет. А если разбираться в книгах, искать самое опасное… Что же тут самое опасное? Латынь, немецкий, греческий; неизвестные мне языки - из латинских букв складываются непроизносимые слова; арабские буквы, словно отпечатки с досок, проеденных древоточцем; еврейские буквы, как сборище левшей; таинственные знаки, вовсе не похожие на буквы, однако же выстроенные в слова и строки… Горе тебе, Мария, твоей учености тут маловато.

Вот старый залистанный немецкий том, «Книга об огненном деле». Потеха с разноцветными огнями для забавы богачей и бедняков. Никакой магии, ясно сразу, а напротив, вполне честное ремесло. Правда, можно спросить, на что это ремесло порядочному доктору медицины… Латинская книга, еще более древняя, - Мейстер Экхарт, смиренный доминиканец. Рассуждения о душе - scintilla animae. Не знаю его, но коли доминиканец, так уж вряд ли колдун?… «De ludo globi» - «Об игре шаром», Николай Кузанский. Верно, тот самый, у кого планеты плавают, как корабли, любимец Кристофа. Наверняка колдун и враг веры. Георг Пейербах - кажется, это имя Кристоф тоже называл? Нечто о Птолемее, синусах и хордах, словом - астрономия и математика. Там, где нет математики, вроде бы все благопристойно, но эти знаки и буквы для меня не ясней еврейского, вдруг там-то и скрывается опасность? Иоанн Региомонтан, «Новая теория планет». Закладки через каждые десять листов. Ересь или нет, откуда мне знать?

Другая полка. Аристотель, отец всех наук, - это святое. «Афоризмы» Гиппократа, Гален - ничего подозрительного. Арабский том. Еще один. Арабские сочинения, переведенные на латынь, - Разес, «Всеобъемлющая книга по медицине», «Об оспе и кори», Абулказис, Авиценна, что-то из этих книг я читала. Медицина и только медицина, ничего опасного - за исключением того, что все эти мудрецы мусульмане и язычники.

Стол, за которым работал мой муж. Тут все еще лежали несколько томов Иоганна Рейхлина: «De verba mirifico», «De rudimenta linguae hebraicae». Иудей он или нет? Тогда он был оправдан и возвышен императором, и сторонники истинной веры сплотились тесней, защищая его. Однако не переменилось ли что-нибудь с тех пор и не найдена ли за ним неоспоримая вина? Каббалистика, магия чисел и слов - предмет опаснейший, это бесспорно. Да и ежели вспомнить самые недавние высказывания доктора Лютера о евреях…

Под переплет трактата о еврейском языке была вложена стопка листов. Я узнала руку Кристофа, его мелкий почерк, не менее родной, чем голос. Столбик из коротких строчек. Перечеркнутые еврейские буквы. Магический треугольник «абр-кадабра», записанный латынью: Кристоф рассказывал мне, как однажды попытался изготовить такой амулет, долженствующий, по уверению магов, исцелять лихорадку, и потерпел полную неудачу. Треугольник пересекают линии, под ним неоконченные подсчеты. Греческая ссылка, латинское имя Пифагора, рядом по-немецки: «Гром разрази, при чем тут Пифагор?» Слева странный значок, обведенный несколько раз и тоже перечеркнутый: то ли астрологический символ Девы, то ли немецкое «М».

В сундуке, что стоял под столом, были, по-видимому, собственные книги Кристофа. Там я нашла другие книги Николая Кузанского - «Idiotae» и «De docta ignorantia», Андреаса Везалиуса, «Большой лечебник ранений» Парацельса. Латинский сборник, посвященный искусству хирургии и написанный каким-то французом. Еще книга, судя по миниатюрам, тоже хирургия, но язык непонятный - французский или, может быть, английский. Маленькая затертая книжечка некоего Петера Лудера, доктора поэзии и медицины, с латинскими стихами в старом духе. Я перелистала пальцем страницы: