Клещенко Елена - Наследники Фауста

«У меня доброе намерение больше писать,

Но моя возлюбленная Таис вырывает из моих рук перо,

Запечатлевает на мне свой горячий поцелуй,

И поэтому откладывается начатая работа…»

Книжечку Игрока и обе книги Кузанца я взяла себе и сундук закрыла. Что я не буду жечь книг, я уже поняла. Безопаснее прикинуться незнающей, чем выдать себя, начав эту работу и не успев к их приходу. К тому же все во мне сопротивлялось повелению предать огню такие труды; я желала бы читать их, и ради этого едва не забывала о том, что нам угрожало. Я отложила в сторону только записи Кристофа и связку писем Фауста: пускай в письмах не говорилось о магии, но «куманек» упоминался неоднократно. Затем покинула библиотеку. Дом был велик, и неизведанной оставалась еще порядочная часть.

– Ничего опасного. Божьей волей, у почтенной госпожи отменное здоровье, - проворчал господин Майер и поднял рюмку с душистой настойкой; я ответил тем же - нельзя обижать хозяина. Докторша оставила нас, мы сидели вдвоем за маленьким столиком у окна. Покинув одр больной, доктор Майер позволил себе отчасти отступить от правил благопристойного поведения, предписанных врачу Гиппократом. - Переруби змею пополам… Кхм. Я полагаю, причиной обморока стало сильное волнение.

Он снова воззрился на меня. Я уже успел ему сказать, что Мария жива и ей ничто не угрожает, что она находится в Виттенберге, и я - ее муж. Теперь учитель моей любимой, судя по выражению его лица, задавался вопросом: а кто, собственно, таков этот наглец, посягнувший на дитя моего духа? Достоин ли он ее руки хоть в малой мере? И как, наконец, это могло случиться?

Я рассказал ему все, произведя в уме необходимую операцию вычитания и ни словом не упомянув нечистого. Мария стала жертвой обманщика, посулившего рассказать ей об отце и матери, обманом была задержана в трактире, еле вырвалась и, боясь вернуться к благодетельнице, бежала из города с благочестивыми странниками. Таким путем она попала в Виттенберг и там нанялась на службу ко мне.

– Совершенно случайно я догадался, что она знает латынь, и заговорил с ней о том, где она жила и чему училась, и был потрясен ее умом и познаниями. Соглашусь с вами, если вы скажете, что я не стою ее.

– Это лучше, чем все, о чем я думал. - Господин Майер глубоко вздохнул и отвернулся от окна. - Вы врач, и вы, говорите, любите ее… Вагнер из Виттенберга ваше имя? А не вы ли, по случаю, произносили речь в Маульбронне пять лет назад, за Везалия и против Сильвия?

– Вероятнее всего, это я. - Пустяк, а до чего греет душу. - Вы там были?

– Не был, но видел тезисы: «Если глупец избегает порока, впадает в противный».

– Вы тоже любите Безумца?

– Я считаю, что он разумен и прав. - Господина Майера несколько покоробила игра слов «Vesalius - veasanus», употреблявшаяся чаще врагами, чем друзьями.

– О, несомненно. Жаль, не все это видят. Но дурак, который осмелился утверждать, что строение человеческого тела Божьим попущением изменилось за века, прошедшие от Галена до нас, - лишь бы не признать ошибок Галена, - это король дураков. Я не мог оставить его в покое, ведь он по дурости впадает в ересь, нет?

– Слишком именит для еретика.

Мы рассмеялись и выпили по второй.

– Но отчего же она не посоветовалась со мной, перед тем как уйти?

– Смятение чувств, - туманно пояснил я. - Надежда и потом разочарование, - слава Господу, что у нее достало силы духа спастись от этого человека! - но потом она боялась вернуться, ведь он задержал ее своими россказнями, пока не погасли огни.

– Кто был тот мерзавец?

– К сожалению, этого мне не удалось разузнать. Он называл себя Шварцем, и кое-кто в вашем городе его помнит, но никому не известно, кто он и откуда.

– Шварц… Имя вроде «Кай, Тит, Юлий» - любой человек. Жаль, ибо он заслуживает сурового наказания. Он говорил что-то о родителях Марии?

– Рассказал обычную историю о девушке, обманутой и брошенной любимым, в подробностях путался и, возможно, врал от первого до последнего слова. Имя госпожи Брандт вам ничего не говорит?

– Госпожа Брандт… Нет, не припомню. Кто она?

Я объяснил и затем спросил:

– Скажите, досточтимый коллега, а вы сами ничего не знаете об обстоятельствах ее рождения?

Господин Майер молча покачал головой.

– Но хотя бы о том, как госпожа Хондорф ее удочерила? Вы же соседи?

– Досточтимый коллега, откуда же мне знать?! Стыдно сказать, я даже не помню Марию во младенчестве. В год ее рождения я готовился в университет и по первому разу читал Овидия и Горация Флакка, спасибо покойному батюшке; я света белого не видел из-за латыни, шел ли по улице или сидел за столом - на булыжнике и на скатерти прыгали латинские литеры. И так я был увлечен науками, что взрослых-то соседей в лицо толком не знал. Припоминал потом, как матушка говорила моей крестной: соседка, купеческая вдовушка, взяла в дом брошенного младенца, мол, доброе дело… Ну, а позднее я сам убедился, каково было это доброе дело. Можно допустить, что почтенная госпожа искренне думала, будто творит добро, когда заставляла девочку трудиться от зари до зари и стращала ее дьяволом и чумой… можно допустить, но трудно поверить. Не в первый раз на моей памяти злоба выдавала себя за праведность, вот что я вам скажу.

– А господин Хондорф скончался еще раньше того?

– За два, за три года до того - я был мальчишкой и богатые похороны в соседском доме не мог не запомнить. Молодой вдове прискучила одинокая жизнь, захотелось живого дыхания в доме. Нет бы завести кошку либо певчую птичку… Да, впрочем, не мне ее судить. Я ведь и сам за все эти годы не сделал ничего, что бы могло действительно помочь Марии.

– Не возводите на себя поклепы. Вы сделали для нее больше, чем родной отец.

– Трудненько было бы сделать меньше, - негромко проговорил мой собеседник. - Я думал иногда, кем бы мог быть тот шалопай. Не знавал ли я его? А может быть, знаюсь с ним и нынче, приветствую его в университете или в городском совете - уж верно, неглупый отец зачал такую дочь, - не ведаю лишь, что это он?

– Пути провидения неисследимы, - я постарался сохранить непроницаемый вид, - но поверьте, любезнейший мой господин и коллега, вам не в чем себя винить. Мария рассказала мне о вас, и притом называла своим учителем и единственным родным человеком.

– Благодарю вас.

– Она отправила вам письмо, сразу после венчания. Вы не получили его?

– Не получил.

– Странно. Прошло порядочно времени. - Относительно письма я не солгал, и все это было воистину странно. За это время посыльный мог бы доскакать в Рим и вернуться обратно, и уж во всяком случае, я не мог его обогнать. Надо полагать, что письмо пропало. Письмо из Серого Дома, прежде принадлежащего некоему Фаусту. Писала ли Мария в этом письме что-нибудь такое, что могло бы навлечь на нее подозрения?… Нет, будем надеяться на лучшее: мало ли простых разбойников на немецких дорогах!