Марианна Алферова - Соперник Цезаря

— Чего тебе? — зло крикнул Зосим. — Сейчас, верно, третья стража еще.

— Четвертая уже пошла. Идем к патрону, дело важное есть.

— Я же утром в Интерамну [60] Интерамна — город в Умбрии, в 140 км от Рима (100 римских миль). ехать должен.

— Забудь про Интерамну. Спускайся.

— Чего сам не зашел, а вопишь под окном?

— Так привратник брусом дверь заложил и ни за что открывать не хочет.

Зосим подобрал таблички и стило, сложил все в объемистый сундук. Там уже скопилось немало заполненных и запечатанных табличек. Отдельно в кожаном чехле лежал свиток пергамента.

Зосим захлопнул крышку сундука и стал одеваться. Натянул две шерстяные туники, поверх — плащ. Не забыл про перевязь с мечом. Светильник догорел и сам погас — Зосим всегда наливал столько масла, чтобы оно выгорало к утру и не надо было убивать огонь.

Уже в темноте запер дверь на ключ; спустился по шаткой лестнице, грохнул кулаком в каморку привратника.

— Дверь запри, я ухожу.

Старик выполз, держа в руках сальную свечу. Верно, давно зажег — еще когда Полибий стал в дверь ломиться. Свечу зажег, но дверь не открыл.

— И что тебе не спится? На салютации [61] Салютации — утренние приветствия со стороны клиентов патрону. торопишься? — Старик ухмыльнулся, демонстрируя желтые крупные зубы. Не преминет напомнить, что Зосим — вольноотпущенник и до смерти привязан к патрону.

— Не перед тобой отчитываюсь! — Зосим откинул брус с двери и вышел.

Полибий переминался с ноги на ногу: сам он выскочил из дома, накинув на одну тунику короткий плащ, и теперь изрядно замерз.

— Дело важное? — спросил Зосим.

— Боялся, что ты уедешь утром, вот и пришел до света, — отвечал Полибий. — Зачем ты вообще из дома патрона ушел? Платишь бешеные деньги за свою конуру. И каждый раз бегать за тобой… Доминус обратно зовет — иди, в доме будешь жить.

— Свободным себя почувствовать хочу. У свободного человека свое жилье должно иметься.

— Чушь какая! Мне, к примеру, ни своего жилья не надо, ни свободы. У Клодия всегда можно лишний асс выпросить. И в случае чего за хозяйской спиной укрыться. Свободного бы меня три раза уже распяли. Самое важное — это подходящего господина отыскать и сделаться ему необходимым.

С Авентина на Палатин путь не такой уж и далекий, но при этом как будто из одного мира переходишь в другой, огибая каменный мыс Большого цирка. С островов бедности — в цитадель роскоши и богатства.

Начинало светать. В лавках, что облепили Большой цирк, хлопали, открываясь, ставни. Кутаясь в лоскутные накидки и яростно зевая, навстречу спешили рабы — кто к фонтану за водой, кто к булочнику за горячим хлебом. В вестибуле Клодия теснились пять или шесть человек — клиенты, пришедшие на салютации, ожидали, когда привратник распахнет перед ними двери в атрий и допустит к патрону. Среди прочих выделялся дородностью Потид. Физиономия у него была круглая и сдобная, как луна в полнолуние.

— Факел ровно держи. Как стоишь, как факел-то держишь? — ругался Потид, награждая худосочного мальчишку-раба оплеухой. — Новую, ни разу не стиранную тогу чуть не сжег.

Рассказывали, что у Потида есть свои корабли, торговля вином, просторный дом, молоденькая жена, смугляночка из Вифинии. Начинал этот Потид в рабском сословии, ублажая господ в постели. Потому как в юности был красавчик, что твой Ганимед. Много чего рассказывали про Потида.

Полибий три раза грохнул кулаком в дверь. Потом еще раз постучал — потише, и привратник тут же впустил его и Зосима в атрий. Прочие остались дожидаться у дверей.

Возле мелкого бассейна в центре атрия — две мраморные скамьи с пестрыми подушками, а между ними — одноногий мраморный столик. На бронзовой подставке висели пять или шесть светильников. Было светло и дымно. И почти тепло, не то что в этой проклятой инсуле, где можно лишь тайком от привратника внести наверх жаровню с углями. Может, в самом деле, вернуться и жить при хозяине?

Зосим уселся на мраморную скамью. Мальчишка-раб, в чистой белой тунике, завитой и нарумяненный, принес две чаши с горячим разбавленным вином, подслащенным медом, и лепешку.

— Так что ж за дело такое? — спросил Зосим, разламывая хлеб пополам.

Полибий не ответил, он смотрел на мозаику на полу — волчица тащила раненую лань. Помнится, у хозяина была такая шутка: он вдруг изображал страшный гнев, кричал: «Откуда здесь кровь?» и указывал на мозаичные алые пятна, что тянулись за ланью. Рабы, подыгрывая хозяину, кидались губками вытирать кровь. Клодий всегда смеялся, если дело было при гостях, то — особенно громко.

— А помнишь… — начал Полибий и замолчал.

— Как мы кровь с тобой вытирали? — отозвался Зосим. — Конечно, помню.

— Нет, не то. Помнишь, как ты говорил мне: «Если свободу получу, то все дела прежние брошу и буду историю Республики писать. Сейчас, — говорил, — такое время, — что каждый день особенный. События по часам надо записывать, каждую фразу ловить». Говорил? — то ли с укоризной, то с насмешкой спросил Полибий.

— Говорил, — признался Зосим. — Что из того?

— Отчего тогда не пишешь?

Зосим покачал головой:

— Так ведь, когда ты раб, мнишь, что свободу получишь и станешь большим человеком. Я ночами, бывало, не спал, все мечтал, как заживу свободным.

— Как же, помню, — еще больше скривился Полибий. — Все бормотал какую-то чепуху, мне спать не давал, пока мы с тобой из Киликии домой плыли.

Зосим вскочил, зашагал по атрию. Восковые маски знаменитых Клавдиев, казалось, наблюдали за ним с любопытством.

— Все не так получилось! Не так! — выкрикнул Зосим почти с отчаянием.

— Почему? — Полибий наивно округлил глаза.

— Не так… — повторил Зосим упавшим голосом. — Деньги нужны. Сестерции, ассы. За комнатку заплатить. Ну и…

— И золотые, — поддакнул ехидно Полибий и самодовольно хихикнул.

Зосим устало махнул рукой. Золотые? Ну да, золотом все нынче в Риме бредят. Из провинций деньги в Рим привозят в огромных ивовых корзинах. Но только много ли золотых видал Зосим? Чужих — да. И немало. Патрон ему доверял. А своих? Был один-единственный, подаренный Клодием и истраченный на пергамент. Зосим почему-то решил, что должен писать свою историю на дорогом пергаменте, а не на хрупком папирусе. Он помнил тот первый день наутро после получения свободы. Как, приняв от патрона в подарок десять сестерциев, бегал он по Риму, прижимая шапку вольноотпущенника к груди, в поисках жилья для свободного человека. Ветерок холодил только что обритую голову, и, может быть, оттого казалось Зосиму, что сам он с этого дня другой, и Город должен стать другим, и все должны стать другими. И вот-вот начнется какое-то совершенно невозможное, счастливое житье. Немедленно, сейчас!