Василий Щепетнёв - Дело о волхве Дорошке

— Благодарю, но не стоит беспокоиться. Скажите, у вас в Кремле есть какой-нибудь ночной буфет, где можно чаю попить или еще чего-нибудь?

— А как же. Многие ночами работают, и чай, бутерброды, закуску им обеспечивает как раз ночной буфет. Некоторым на дом носят, остальные и сами придут, если нужно. Кремль, конечно, большой, но не такой уж, чтобы очень. Десять минут, пятнадцать по свежему — некоторые даже любят ночами ходить, напряжение снимать. После сибирских-то ссылок… У нас безопасно, кругом патрули. А патрульные всех постоянных полуночников в лицо знают, и даже по походке узнают. Не беспокоят. В крайнем случае, удостоверение спросят или сюда приведут. Но это редко. Одного в неделю, двух.

— Будем надеяться, что я своим появлением беспокойства на эту неделю исчерпал, и впредь их не будет.

— Будем надеяться, — подтвердил Беленький, но видно было — не надеется он на это, напротив: Арехин и есть главное беспокойство, а остальное — рутина.

— Я тогда в ночной буфет и пойду. Чайку попью, если дадут, и вообще… — он не стал уточнять, что таится за неопределенным «вообще». И так ясно — ночная прислуга разных людей видит меньше, и потому помнит о них дольше. А поскольку Дорошка — волхв преимущественно ночной, то…

— Вас патруль проводит, в буфет-то. А то в темноте искать долго, да и другие патрульные могут не понять, за злоумышленника примут…

О тот, что, приняв Арехина за злоумышленника, другие патрульные могут и пристрелить, Беленький не добавил — умному и так достаточно.

— Буду признателен, — сказал Арехин.

Спустя минуту они уже шагали по ночному Кремлю. Вероятно, все действующие электростанции энергию в первую очередь отдавали в Кремль, а уж что останется, поскребыши — остальной Москве. Да, не скоро озарится электрическим светом провинция. Подождет. Была б жива, с нее и довольно.

Ночной буфет оказался и правда неподалеку. Двое патрульных довели Арехина и один из них, верно, старший, посоветовал там до утра и пересидеть — хорошее, мол, место, и не только чаем в нем потчуют.

Арехин ответил, что крепко на это надеется и они расстались, довольные друг другом.

То ли Беленький за эти минуты переговорил с буфетом по телефону, то ли популярность Арехина среди кремлевской обслуги была много больше, чем он считал, но встретили его в буфете радушно. Пожилая женщина усадила его за столик в углу, где уже ждала холодная закуска — селедка с луком (разумеется, разделанная, очищенная, в селедочнице, приправленная уксусом и растительным маслом) и графинчик с водочкой, запотевший, только со льда.

— Есть жаркое, картошка жареная, щи суточные — перечисляла женщина, и перечисляла с душой, как долгожданному гостю, а не докучливому посетителю.

— Спасибо, может быть, позже. Я ведь до утра тут собираюсь пробыть, если не прогоните.

Женщина просто вспыхнула от радости. Видно, Беленький очень крепко внушил, что они должны удержать Арехина в буфете как можно дольше. Разумеется, от греха подальше. Чтобы не простыл. И под ногами не болтался.

Арехин налил рюмку, пригубил. Оно самое, хлебное вино Смирнова, очищенное. Старые запасы. Или работает заводик? Не весь, конечно, а маленький цех, только для Кремля. Все ж не электростанции, водочному цеху удержаться на плаву легче.

И селедка оказалась недурна. Женщина ушла — вы только кликните, и я приду, или другой кто, — ушла за стойку, куда наведывались один за другим кремлевские полуночники невысокого разряда. Шумно ввалился человек в распахнутой шубе. Запахнутая уже и не по сезону, жарко, а распахнутая и греет, все-таки холодно ночью, и демократично получается, и барственно одновременно. Точно Шаляпин.

Только это был не Шаляпин а поэт.

Поэт подошел к буфету.

— Эй, буфетчик! Мое обычное!

Женщина, что встречала Арехина, ответила:

— Кузьмы Ефимовича нет, обслуживают лично, но я вам мигом приготовлю ваше обычное.

Поэт кивнул, оглянулся.

— Позвольте с вами посидеть, или вы как — одиночество предпочитаете больше компании?

— Это не вопрос предпочтений. Скорее — обстоятельств.

Приняв ответ Арехина за согласие, поэт уселся напротив.

— Вождей великих, выдающихся и видных я знаю всех. А вот вас не знаю, — сказал он.

— Не хотите ли? — Арехин показал на графин.

— Благодарю, благодарю. Я вообще-то пью мало, но по сегодняшнему случаю водочки выпью. Лизавета Петровна, пока суд да дело, рюмку!

Женщина поставила рюмку, поэт наполнил из графина, и, без поползновений чокнуться, выпил.

Выпил и стал ждать, не спросит ли Арехин, что за случай подтолкнул поэта к водке.

Арехин не спрашивал.

Не спросил и поэт, а просто налил — и немедленно выпил.

— Вы закусывайте, закусывайте, — пододвинул и селедочницу Арехин.

— До третьей не закусываю, — ответил поэт и налил третью. Но пить не стал. Видно, сам вид налитой рюмки уже грел — после двух-то выпитых.

— Значит, обычно-то я трезвенник. Но по сегодняшнему случаю… он опять сделал паузу, но, поскольку Арехин опять промолчал.

— Я стихотворение написал. Хорошее. Почти поэму. Или даже на самом деле поэму.

— Это бывает, — заметил Арехин.

Поэт несколько опешил.

— Вы, случаем, сами не пишите?

— Стихов я никогда не писал — ответил Арехин.

— И правильно. Давай, товарищ, на брудершафт!

— Отчего ж нет, товарищ?

Они выпили на брудершафт.

— Слушай, а как тебя зовут? — в том, что сам он известен всему миру, поэт не сомневался.

— Александр Арехин.

— А меня-то знаешь, как звать? — на всякий случай спросил поэт.

— Кто ж не знает Демьяна Бедного, — ответил Арехин.

— Да встречаются… — неопределенно сказал Демьян. — Так говоришь, стихов не пишешь? Молодец, хвалю. Не писал стихов, и не пиши!

— Что так?

— Адски трудное это дело, если таланта нет.

— А если есть?

— Вдвойне адское. Со стороны чего там: сел, двадцать строчек написал — вот и стихотворение. Только порой не то что двадцать — две строки неделю куешь. Зато уж и выйдут — булата прочней. Нам, большевикам, поэзия нужна стальная, острая, как сабля, могучая, как кувалда. Перековывать мозги — дело не простое.

— Я в этом уверен.

Тут подали и «обычное» Демьяна. Не уху, как можно было предположить, а вареную картошку, соленые огурцы, копченое сало. И, разумеется, графинчик. Пьет он редко… В смысле — только ночью?

— Я человек простой, и еду люблю простую. Вы, я вижу, тоже, — брудершафт брудершафтом, но поэт — натура тонкая, понимающая, где «ты» неуместно просто из соображений эстетики. — Еда — это всего лишь еда, не следует делать из нее культа.

— Культа, наверное, ни из чего делать не следует.

— Из чего — правильно. А вот из кого — тут надо подумать. Особенно если кто — не личность, а например, народ. Можно ли, стоит ли, нужно ли делать культ из народа?