Сергей Мстиславский - Грач - птица весенняя

— Не все! — взволнованно ответила Ирина. — Василий и Тарас запротестовали…

— Ну и что?

Ирина потупилась:

— Арестовали.

— При рабочих? — спросил Бауман. На лоб легли морщины, и весь он словно потемнел.

Ирина кивнула не глядя.

— Вот! — торжествуя, кивнул Густылев. — Я утром еще говорил ей…

Козуба перебил:

— По-твоему, стало быть, правильно?

Густылев пожал плечами:

— Рабочая масса приняла, вы же сами сказали. Ее воля — закон.

— Воля? — запальчиво выкрикнула Ирина и отбросила назад, за спину, косы.

Бауман только сейчас обратил внимание: волосы у Ирины в две длинные толстые косы.

— Вы полагаете, это ее воля — морить себя голодом? А не то, что ее взяли за горло и она не сумела, не знала, как защититься? А мы, вместо того чтобы указать ей выход, пальцем не пошевельнули… Мы, социал-демократы!.. Позор!.. Я при товарищах вот открыто скажу: это ваша вина. Вы дали захватить рабочих врасплох!

— Я?.. — Густылев отошел к столу, возмущенный. — А что я должен был, по-вашему, сделать? На фабрике… — Он притянул к себе счеты. Уверенно защелкали под привычными пальцами костяшки.-…Тысяча… триста… восемьдесят один рабочий. Из них… — опять, щелк, щелк, щелк… — …девять… восемь… семь: девятьсот восемьдесят семь женщин, то есть, естественно, особо отсталого элемента…

Козуба подтолкнул дружески локтем Ирину:

— Слышишь, коза?.. Отсталый элемент!

— …а организовано, — продолжал Густылев и положил на счетах, чуть слышно, медленно поведя пальцем, косточку, другую, — одиннадцать. Всего, за вычетом Василия и Тараса… — на этот раз щелкнуло громко, — …девять. Прикиньте с целым-даже вычитать нечего!

Он перевернул счеты привычным бухгалтерским жестом опять на ребро. Костяшки ссыпались перестукиваясь: сброшено.

Бауман рассмеялся:

— Любопытно! Ловко вы это… человека из человека вычитаете. Вот уж истинно, как говорится: для счету и у нас голова на плечах.

Козуба повел усом.

— Стало быть, по-твоему, на лавку бочком, подопрись кулачком — спи?

— Есть поговорка, более подходящая к случаю, — огрызнулся Густылев. — Насчет тех, что кулаками после драки машут.

— А она уже была, драка?

На тихий, лукавый вопрос Баумана повернулись к нему, сразу насторожившись, и Козуба и Ирина.

— По-вашему, драться?

Бауман ответил очень серьезно:

— А я зачем, по-вашему, в район приехал?

Ирина даже руками прихлопнула от восторга.

У Густылева задрожали губы.

— Драться?! — воскликнул он. — Бастовать? Вы с ума сошли! Якобинство! Революционная фраза! Вы дня не продержитесь. Зима… рабочим, кроме питания, приходится думать еще о топливе, об одежде… Вы б потрудились пройти по рабочим квартирам: половину ребят на пол спустить нельзя — обуви нет. Дети вопят… без слез смотреть нельзя. Я говорю: они дня не продержатся. Да и не будь этого — все равно: бастовать сейчас, когда кризис действительно есть… Даже «Русские ведомости» подтверждают наличие кризиса.

— Ну конечно! — со спокойной усмешкой отозвался Бауман. — Вы бы еще на полицейские «Московские ведомости» сослались… Ясно, что и либералы поддерживают тех, от кого кормятся. О кризисе кричать им тем громче надо, что московским текстильным фабрикантам забастовка была бы сейчас зарез. Морозов, Коншин и Прошин только что подписали договор на крупный казенный подряд, спешный, военный, на армию. Не выполнят — заказ перейдет из Москвы в Питер, в Лодзь. Они на что угодно пойдут, только б не упустить заказ. Вы же знаете: выгоднее, чем на армию, поставок нет. Дикие деньги наживают.

— Заказ? Откуда ты знаешь? — пробормотал Густылев.

— Это мне тебя надо спросить, почему ты не знаешь. Как можно руководить борьбой, не зная, что у врага, в том лагере, делается?

Ирина переглянулась с Козубой. Она сказала нерешительно:

— Меня немного смущает… верно ли насчет заказа? Если бы верно, зачем им рисковать конфликтом, поскольку он для них так опасен? Зачем они скидывают плату?

— В том-то и дело все, что они, очевидно, уверены, что конфликта не будет. — Бауман развел слегка руками. — У них же есть собственная агентура на фабриках, они не вслепую действуют. Вы только что слышали: не то что какой-нибудь массовик, а социал-демократ, организатор крупнейшего района сколько здесь, по окружности, тысяч ткачей? — только что нам доказывал, что бастовать нельзя. Надо сдаваться. А что они предприняли это снижение в расчете на безнаказанность — мы докажем проще простого: ударив их по рукам.

— Демагогия! — крикнул Густылев. — Вы сами понимаете, что ударить нельзя. Масса не организована.

Бауман отбил удар уверенно и спокойно:

— Только на ударе, только в борьбе и организуется масса.

— Пошли! — Козуба нахлобучил шапку движением решительным и тяжелым. — Я, на случай, распоряжение дал в сушилке собраться. Там поговорим… Тебя как крестили, товарищ?

— Грач.

— Грач? — раздумчиво повторил Козуба. — Грач — птица весенняя. Хорошая у тебя кличка, товарищ! — Помолчал и добавил, мотнув головою на Густылева: — Ты что, не ихнего толка?

— Не ихнего, — засмеялся Бауман. — Не рабочеделец, не экономист. Слыхал про «Искру»?

— Слыхать — слыхал, — щуря левый глаз явно привычным движением, ответил Козуба. — Толком, однако, не знаю. Трудно, я скажу, ваших понять: каждый по-разному… Ты к нам надолго?

— Там видно будет. — Бауман, посмеиваясь, смотрел на хмурого Густылева. — А пока что пойдем потолкуем с ребятами. Техника у вас какая-нибудь есть?

— Не какая-нибудь, а даже мимеограф! — гордо сказала Ирина. — У меня. Я в ночь сто, даже двести оттисков напечатать могу.

В сушилке дожидалось не девять человек, как полагалось по густылевским счетам (из одиннадцати вычесть двоих), а добрая сотня. Сема объяснил Козубе озабоченно: как ни старался потайно оповестить, ребята вызнали — силком, что называется, пришли. Вреда от этого, впрочем, нет: народ подобрался надежный.

Это было неожиданно. Но еще неожиданней среди собравшихся оказались Тарас и Василий. Не задержала их под арестом полиция. И даже больше того: управляющий обещал забыть их дерзость и оставить на фабрике, если признают новый расценок и пообещают народ не мутить.

Тарас смеялся:

— Я обещание дал. Чего там: от слова не сбудется! А в таком деле, как на войне, хитрость нужна, уметь надо обманывать врага.

С этого освобождения Тараса и Василия и начал речь свою Грач, потому что факт этот наглядно подтверждал, что хозяин боится осложнений. И когда он разъяснил рабочим, какие основания этой боязни, у всех прояснели темные до того времени лица. Действительно, похоже: если забастовать — уступит.

Конечно, страшновато было решать: с тех пор как Прошинская фабрика стоит, не было на ней забастовок. Страшновато было своей рукой остановить хотя и впроголодь, но все-таки кормившие станки.