Андрей Мартьянов - Низвергатели легенд

Сопровождаемые поклонами и расшаркиваниями, королева-мать, свитские и принцесса прошли через весь зал, герольд указал места, где могут расположиться за столом Элеонора и Беренгария, а прочие члены свиты – шесть пожилых дам, сэр Мишель и Гунтер – устроились за длиннющим столом справа и чуть в отдалении: ближайшие к монархам сиденья заняли герцоги. За креслом королевы-матери осталась лишь особо доверенная мадам де Борж – пятидесятилетняя аквитанская вдова. Тыл Беренгарии прикрывал молодой невозмутимый шевалье в костюме наваррского двора.

– Ждем Филиппа-Августа, – громко сказала Элеонора своей верной камеристке и Казакову. – Ричард где-то в зале, но я его не вижу, слишком много людей. Так и мельтешат. Шевалье, пока Танкред не объявил начало праздника, можете пойти и развлечься. Познакомьтесь с кем-нибудь, выпейте вина… За принцессой я пригляжу.

Казаков бросил взгляд на Беренгарию, и, увидев, как та кивнула, соглашаясь с Элеонорой, побрел искать Гунтера с Мишелем.

С ним раскланялись только Роже де Алькамо и Гильом, мгновенно узнавшие оруженосца сэра Мишеля. Остальные просто не обращали внимания на незнакомого дворянина в наваррских цветах.

– Простите, сударь, – Казакова вдруг окликнул бородатый господин в желто-красном. – Мы не знакомы?

– Не имею чести, – процедил сквозь зубы Сергей.

– Педро Барселонский, – представился бородач, выглядевший лет на сорок. – Дядя принцессы Беренгарии. Я прежде никогда не видел вас в свите моей племянницы.

– Спросите обо мне у Элеоноры Аквитанской, – быстро ответил Казаков и поскорее нырнул в толпу, не желая развивать разговор. Дон Педро все-таки был графом и наперечет помнил всех приближенных своего брата Санчо. Нет ничего хуже, чем нарваться на заботливого дядюшку, который мигом начнет выяснять, что за верный паладин появился у любимой родственницы?

Мелькнули режущие глаза красно-сине-золотые одежды аквитанских вассалов – вот и Гунтер с Мишелем. Стоят в пестром кругу господ, столпившихся рядом с тем самым смазливым юношей, что сопровождал Ричарда в церкви. Ну конечно, и Львиное Сердце здесь.

Только сейчас Казаков сумел рассмотреть легендарного английского короля во всех подробностях. Высок, не меньше метра девяносто, и без сомнений невероятно силен. Волосы схвачены золотым шнурком, в цвет кудрей – такие обычно называются «соломенными». Черты лица крупные и резковатые, что, правда, отнюдь не убавляет своеобразной диковатой красоты. Женщинам такой рыцарь должен безумно нравиться. Потому и сгрудился вокруг короля целый сонм девиц на выбор: француженки, сицилийки, бургундки… Казакову пришло в голову сравнение с появлением на людях кинозвезды. Все то же самое, только автографы не просят, зато в один голос канючат: «Мессир Бертран, ваше величество! Спойте, мы вас умоляем!»

Казаков, желая подтвердить свои подозрения, протолкался к Гунтеру, невежливо распихивая локтями восхищенных поклонников, и, потянув германца за рукав, спросил:

– Это кто с королем?

– Бертран де Борн, европейская знаменитость, – по-английски ответил Гунтер, не желая, чтобы его поняли окружающие. – На мой взгляд, редкостный вертопрах, но, как говорят, чертовски талантлив. Если он перестанет ломаться, это утверждение можно будет проверить.

Ричард, приобняв Бертрана за плечи, насладился восторгом гостей, окруживших первого рыцаря и первого менестреля, и наконец, что-то зашептал на ухо фавориту. Бертран де Борн снова покривил тонкие губы, однако вытянул из-за спины роскошную кипарисовую виолу.

– О чем? О чем должно гласить новое лэ мессира Бертрана? – голос короля оказался излишне глубок – грубоватый бас лондонского пивовара, способного и поговорить на философические темы, и прикрикнуть на разбуянившихся в трактирном зале оксфордских вагантов. – Куртуазная любовь? Древние легенды? Битвы в Святой земле? Или нравоучительная баллада?

Общество заколебалось. Куртуазная любовь – замечательно, но старo, предания ушедших лет известны всем и давным-давно, к чему слушать новый перепев баллад Кретьена де Труа? Нравоучений же хотелось меньше всего.

– Про Святую землю! – вдруг выкрикнул осмелевший сэр Мишель. Его шумно поддержали – тема Крестового похода в этом году пользовалась наибольшей популярностью.

– Show must go on, – очень тихо высказался Казаков и добавил по-русски, чтобы даже Гунтер его не понял: – Вообще-то Ричарду не мешало бы узнать, что привело к безвременной кончине Фредди Меркьюри…

Бертран де Борн осмотрел длинный гриф двенадцатиструнной виолы, и, наконец, соизволил взять первый аккорд. Звук получался глуховатым – металлических струн в эти времена не знали, и выделывали их из бараньего кишечника. Песенка же оказалась вполне неплоха: мэтр Бертран подтвердил свое право именоваться одним из лучших менестрелей Европы.

«Вдохновенно, – подумал Гунтер, который, в отличие от Казакова, в точности понимал текст. – И голос у Бертрана хороший. Профессионал остается таковым даже в двенадцатом веке. Жаль только, инструменты не слишком добротные».

Благородные дворяне внимали, затаив дыхание, молодежь смотрела на трубадура самыми восторженными глазами, а король Ричард улыбался, но улыбка его выглядела несколько натянутой. Ричард и сам сочинял куртуазные лэ и героические баллады, однако великой славы Бертрана пока не достиг, предпочитая держать при себе знаменитого поэта и складывать песни вместе с ним. Однако разделять с кем-то славу – еще не значит владеть ею полностью. Зато приближенный к королю Англии песнопевец бросает тень своего величия и на трон…

Бертран де Борн взял более низкие аккорды, и начал петь потише, явно показывая контраст между первой и второй частями баллады: