Виктор Бурцев - Вечное пламя

– Да куда ему… Слепой он, без очков не видит ничего.

– Колька! – крикнула старушка.

Мальчишка возник в дверях, как из воздуха.

– Присмотри, – бабка кивнула на немца. – Я пройдусь… Только не шалить! – Она взяла Ивана за руку. – Пойдем, покажу чего…

Они вышли на улицу. Уже темнело.

Старушка шла уверенно. Лопухин обратил внимание на неприметную тропинку, по которой шла Пелагея.

Вскоре они свернули в лес. Бабка все шла и шла, и Иван уже стал тревожиться, заведет старая… Но та вскоре остановилась.

– Вона, смотри.

Перед ними был небольшой овражек, наполовину заполненный водой. Мутная, темная водичка. В неподвижном воздухе стоял густой, жесткий запах гнили.

– Смотри, смотри… – Пелагея подтолкнула Ивана.

Тот сделал пару шагов к воде и отшатнулся.

Из-под воды на него смотрело белое искаженное лицо. Волосы белыми пиявками развевались вокруг головы. И только тогда Лопухин увидел… всех.

Руки, лица, ремни, каски, автоматы, вздувшиеся мундиры…

Пруд был заполнен трупами.

Иван поспешно отошел в сторону, чувствуя, как к горлу подкатывает тошнота.

– Сколько?..

– Не знаю, – Пелагея пожала плечами. – Это еще старик мой. Когда они сельсовет пожгли. Так и начал, по одному. Потом, когда дед пропал, и я руку приложила. – Она усмехнулась и передразнила: – Млеко-яйки… Вот вам, жрите.

– А почему? – тихо спросил Лопухин.

Старуха непонимающе поглядела на него.

– Я хочу сказать… что… – Иван с трудом подбирал слова. Одно дело писать про мелкобуржуазный элемент в газете, а совсем другое вот так, напрямую. – Чего ему был тот сельсовет? Вы же… ну…

– Под раскулачкой ходили?

– Ну да. Вроде бы…

– Э, милок, ты не поймешь, видать. Городской. Земля она для мужика – своя. Не потому что кулак, а потому что хозяин он на этой земле. Мужик, русский мужик хозяин, а не немец какой. У них там своя земля, у нас своя. И нечего…

– Уходить тебе надо, – прошептал Иван, стараясь не глядеть в сторону оврага. – Как тебя еще не спалили, не знаю.

– Жду вот, – старуха усмехнулась. – Мне не страшно. Я свое уж отжила. Вот попросить тебя хочу…

Они двинулись в обратный путь.

– Ты моего племяша забери с собой. Ему-то помирать зачем? А мне легче будет, если буду знать, что одна… Он местные леса знает.

Ушли засветло. Хмурый мальчишка шагал впереди, по только ему известной тропке. За ним неуклюже двигался немец. Иван был замыкающим. Ствол «нагана» теперь почти все время смотрел доктору между лопаток. Как-то естественно между ними расписались роли: пленный и конвоир. Больше не было даже намека на незримо возникшее панибратство, словно появление угрюмого парнишки разом перечеркнуло все человеческое, что Иван начал видеть в немце.

Изорванную форму пришлось выкинуть. И Лопухин, и доктор были одеты в гражданское, что от деда осталось. На предмет случайной встречи с немецким патрулем Иван доходчиво объяснил врачу, что сам он политрук и милости от оккупационных властей ему ждать нечего. Так что в первую очередь Лопухину придется пристрелить самого доктора…

Логику немец уловил и теперь послушно топал в середке.

Со стороны они выглядели обыкновенными местными, идущими куда-то по своим делам. Таких на оккупированных территориях тысячи. По крайней мере, Иван на это надеялся.

– Куда идем-то, дядя Ваня? – поинтересовался Колька на привале.

Дядей он называл Ивана с подачи бабушки. Сказано слушать дядю Ваню, значит, так и надо. Про досадную накладку при встрече никто не вспоминал. Хотя немец, может быть, и помнил, но молчал. Он вообще не говорил без надобности, за что Иван был ему благодарен.

– Да… – Иван прокашлялся. – Кабы знать. Партизанский отряд ищем, понимаешь? Уж сколько дней прошло… Они с лагеря снялись уже, наверное. Попали мы в переплет с этим фрицем.

– Его Фриц звать?

Иван пожал плечами.

– Шут его знает. Не было возможности спросить… Эй… Wie deinen Namen?

– Hans.

– И то хлеб. Ганс, значит. В общем, куда двигаемся, точно не знаю. На всякий случай на старую стоянку. Хотя я уверен, что нет их там.

– А стоянка-то где?

Иван вздохнул.

– Поначалу я знал, где мы, но потом, когда на ваш хутор вышли, окончательно запутался. Может быть, ты просветишь… – Лопухин достал карту. – Смотри.

Они остановились, Колька покосился на бумагу.

– Не понимаю я в этом…

– А аэродром тут неподалеку имеется?

– Аэродром далеко.

Иван развернул карту.

– Давай посмотрим вместе… – Он ткнул пальцем в точку на карте. – Вот это аэродром. Тут Слоним. А вы где?

– Ну, про теткин хутор я не знаю… А вот… А вот Верхняя Сипуровка где?

Иван хмыкнул. Развернул бумажные складки карты. Разложил их на траве, сам присел на корточки. Через некоторое время Колька радостно вскрикнул:

– Вот она! Смотрите!

И Лопухин обнаружил, что прижимает пальцем совершенно иную точку на карте.

– Да… – Иван почувствовал досаду. – Ну, Миклухо-Маклай, а аэродром здесь… Фух! От сердца отлегло. Правильно шел. Вот сюда нам надо!

Колька пожал плечами. Иван решил растолковать пареньку направление:

– Ну, смотри, тут аэродром, тут твоя деревня… Верхние эти… Сипуны…

– Сипуровка.

– Хорошо, пусть она. В общем, мы сейчас тут, а вот сюда, – Лопухин провел прямую линию веточкой, – нам надо прийти. – Он махнул рукой в выбранном направлении.

– Нельзя сюда.

– Почему?

– Болото тут. Большая топь.

– А обойти?

– Можно, только надо будет через поселок двигать.

Лопухин почесал в затылке.

– Уж лучше через болото. Никак?

– Дурное там место. Гиблое. – Колька отвернулся.

– Совсем-совсем никак? – Иван чувствовал, что парень что-то недоговаривает. – Ну, болото… А то через поселок с нашим немцем риск большой.

– Дурное место там, гиблое. – Парнишка глянул на Ивана и добавил поспешно: – Говорят так.

– Ну да, бабушкины сказки, – Лопухин усмехнулся, но внутри екнуло. – По краю пройдем?

– Ну, по краю… – Колька легко поднялся на ноги. – Пошли тогда. Чего расселись?

Болото. Наверное, невозможно передать щемящее ощущение трясины тому, кто никогда не видел плоской, неподвижной и вместе с тем отвратительно живой массы мха, воды, ила и еще черт знает чего. Болото похоже на время, оно бережно и коварно сохраняет все, что однажды попало в его цепкие объятья. Каждому хочется, чтобы вещи, ставшие прошлым, так там и оставались, не тревожили сон, не выплывали жутким мороком из темноты. Но болото времени имеет свое мнение на этот счет. И молчит до поры, пряча поглубже страшные находки. Делая их все страшнее и гаже. И только тени воспоминаний болотными газами дурманят голову тем, кто решается идти через эту огромную лохань грязи и воды, не живую и не мертвую.