Виталий Каплан - Юг там, где солнце

И не стало ничего.

Что-то осторожно коснулось моей щеки, пробежало по ней лёгкими, едва ощутимыми лапками. Таракан, — брезгливо подумал я, с трудом отворачиваясь к стене. Раздавить рыжую пакость сейчас было выше моих сил. И без того в голове дубовая тяжесть, и ноет желудок, словно кто-то медленно наматывает мои кишки на тонкую, тщательно отполированную барабанную палочку.

Неудивительно, что и снилась всякая дрянь. Шерсть какаято гнилая… И ещё пожар, кажется. Впрочем, эти мутные обрывки лучше не ворошить — себе дороже. Пора вставать, пока снова не окунулся в мрачные туманы сонного царства.

Я разлепил глаза — и в них тотчас вонзились лимонножёлтые солнечные лучи. Точно молодые бамбуковые стебли, сильные и острые. Похоже, светило поднялось довольно высоко. Сколько же сейчас времени? Уставившись на циферблат наручных часов, я обнаружил лишь то обстоятельство, что стрелки намертво застыли на половине второго ночи. И неудивительно, где уж мне вчера было подкрутить завод. Вот это и называется — профессионализм.

Потом я обрёл способность хотя бы отчасти воспринимать окружающее. И обнаружил себя на продавленном скрипучем диване, лёгкое одеяло, которым кто-то меня заботливо укрыл, раскинулось сейчас на некрашенном дощатом полу, точно неправильной формы клякса. Мы с диваном находились на небольшой застеклённой веранде, и кроме нас, тут имелись ещё два крутобоких шкафчика, прислонённая к стене раскладушка, круглый стол на трёх уцелевших ногах (урезанная четвёртая скорбно опиралась на бурый кирпичный обломок). Стол был застелен газетой, и судя по её нездоровой желтизне — газетой весьма древней, быть может, ещё додержавных времён.

А в дальнем углу веранды громоздилась газовая плита, и в данный момент вскипал на ней пузатый чайник, и жарилось нечто шипящее. Вероятно, яичница.

Возле плиты суетился Никитич.

— Что, проснулся? — ласково кивнул он. — Это правильно. Это давно пора. Ну, и как самочувствие после вчерашнего?

Судя по бодрому виду Никитича, сам он находился в полнейшей гармонии со Вселенной. Вечернее возлияние старику было что слону дробинка. Загорелое лицо его выражало спокойную уверенность в том, что веселье наше питие есть.

— С добрым утром, Фёдор Никитич, — откашлявшись, хрипло сообщил я. — Самочувствие более-менее.

— Это и видно, — живо согласился Никитич. — Вы там в Столице, как я погляжу, оторвались от народных корней. Ты же, Лёха, вчера и бутылки внутрь не заглотнул, а развезло тебя точно с банки трёхлитровой. Или молодежь такая слабая теперь пошла? Хотя по нашим Барсовским вроде и не скажешь…

— Так жара же обалденная, — вяло бормотнул я дежурное оправдание. Почему-то не хотелось мне выглядеть в глазах отставного сторожа слабаком.

— А что жара? Вся наша жизнь — жара, — нараспев произнёс Никитич, снимая сковородку с огня. — Ладно, не бери в голову. Подрастёшь, научишься. Давай-ка лучше перекусим.

Я сполз с дивана, мысленно ругнувшись на тему измятых брюк. Совсем ведь новые были брюки. Да, а сумка-то моя где?

Видимо, Никитич уловил эту суетную мысль.

— Да здесь, здесь твоё хозяйство, вон на подоконнике торчит. Всё, как говорится, в целости. Ты вон чего, на двор сходи, там у нас рукомойник, и вообще…

Что касается вообще, Никитич попал в десятку. Это было сейчас весьма кстати, и я немедленно последовал его совету.

Выйдя из обшарпанной будочки в конце участка, я вновь отдался увлекательному процессу созерцания.

А поглядеть было на что. Утро стояло чудесное. Скоро оно сменится скучным зноем, задымит на улицах асфальт, задрожит, заструится прокалённый бешеными лучами воздух. Но пока ещё зыбкая свежесть не успела растаять, и ветерок едва заметно шевелил листву высоченных старых берёз, пятна солнечного света переливались на голубоватых досках крыльца — точно стая мелких рыбёшек резвилась в кристально чистой речной воде. Возле забора подмигивала красноватыми глазками сочная, спелая малина, картофельные заросли в огороде казались уменьшенной в десятки раз моделью тропических джунглей. И деловито жужжа, сновали повсюду пчёлы — опыляли, опыляли…

Сзади подошёл ко мне большой кудлатый пёс — явно дворянских кровей, поглядел вопросительно, мол, кто это такой пробрался на охраняемую территорию? Потом неожиданно ткнулся мне тёплой влажной мордой в ладонь. Признал.

— Тихо, Волчок, — выглянул Никитич из окна. — Свой это, свой! Ты не бойся, — продолжил он, обращаясь уже ко мне, — животина у меня смирная, не цапнет.

— Да мы уже вроде нашли контакт, — хохотнул я и потрепал Волчка за ухом. Тот благодарно заворчал и настроился было на дальнейшие ласки.

— Уж извини, друг, некогда миловаться, — сообщил я псу, отыскивая глазами обещанный рукомойник.

Он обнаружился здесь же, возле крыльца, и вскоре, помедвежьи урча от удовольствия, я обливал себя до пояса необыкновенно холодной (видимо, только что из колодца) водой.

— Ты особо не увлекайся, — позвал меня с крыльца Никитич. — Яичница стынет.

Посреди колченогого стола, поставленная на спиленный берёзовый кругляш, красовалась шипящая точно лесной кот сковородка. Яичница в ней фырчала, пузырилась и вовсе не думала остывать. Там же, на старой газете, имело место блюдце с порезанными солёными огурцами, тарелка с малость зачерствевшими ломтями ноздреватого серого хлеба, и, разумеется, початая бутылка с прозрачной жидкостью. О её природе догадаться было несложно.

Мы перекрестились на темневший под потолком образ Богородицы, Никитич, на правах хозяина, прочитал скороговоркой молитву, и завтрак начался.

Перво-наперво Никитич распределил содержимое бутылки, причём мой стакан оказался наполнен едва ли на треть.

— А больше тебе сейчас и не надо, — пояснил старик. — Это для приведения себя в порядок, и перебирать не след, развезёт. Ну, а мне, как понимаешь, иная доза положена. Ладно, давай за встречу.

Мы подняли стаканы. Быстро заглотнув отвратительное пойло, я тут же потянулся за огурцом.

— Про яичницу не забывай, — напомнил Никитич. — Прямо со сковородки бери. У вас, в Столице, может, с тарелок лопать привыкли, а у нас всё по-простому.

— Да и у нас так же, — дипломатично усмехнулся я.

— Ну ладно, Лёха, такой, значит, расклад, — переключился Никитич на куда более интересную тему. — Старуха моя, Марья Филипповна, сейчас в Замохове, у старшего сына гостит, у Володьки. До августа там просидит. Внуки, сам понимаешь, то сё… Да и по хозяйству помочь, как же без этого, вы же, молодые, грязью зарастёте, если не контролировать. Так что поживи у меня. Много с тебя не запрошу, по пятёрке в день устроит?

— Нет проблем, — кивнул я. — Я и больше мог бы.