Андрей Родионов - Послушник

– Что, рожает? – холодно поинтересовался я.

– Умирает! – тяжело дыша, отозвался парень.

– Тяжелые роды?

Вообще-то смерть при родах – частый случай. Крестьянки работают в поле до последнего, таскают тяжелые ведра с водой, рубят дрова наравне с мужчинами. Хорошо, что галлы не успели придумать железной дороги, обязательно доверили бы женщинам класть шпалы.

– Да нет же, это священник. Его тяжело ранили, бедолага истекает кровью.

И впрямь, дело серьезное. Плохо, что из-за нехватки денег мне пришлось продать коня. К сожалению, кормежка жеребца обходилась в копеечку, а у меня, после расчета со Стефаном, совсем не осталось денег. Пешком путешествовать не так удобно, зато вырученных денег хватит на питание и ночлег на ближайшие пару недель. Зажав посох в руке, я перехожу на бег. Есть одно непреложное правило в нашей работе, которое гласит: вид бегущего доктора вызывает у здоровых смех, а у больных – панику. Но в случае неостановленного кровотечения… Если кто не знает, половина погибших на полях боев в двадцатом веке оставила наш мир по такой вот банальной причине.

И не надо думать, что любое кровотечение можно остановить, прижав к ране повязку или наложив жгут. Вот например, как вы наложите жгут на живот или ягодицу, что, растерялись? То-то! А потому я бегу. Бегаю я неплохо, долговязый юноша держится позади из последних сил, успевая хрипло подсказывать направление. Пулей я врываюсь в небольшую деревню, что привольно раскинулась на живописном холме.

Истошно квохчущие куры шарахаются из-под ног, в панике теряя перья, я пинком распахиваю нарядную зеленую дверь, что ведет в общую залу местного трактира. Нервно комкая чумазый фартук, обязательную деталь туалета, навстречу мячиком выкатывается невысокий скукоженный трактирщик: воспаленные глаза часто моргают, небритые щеки дрожат. Из дальних дверей выглядывают бледные женские лица, но, завидев меня, тут же исчезают, как не было их.

– Где раненый? – запаленно сиплю я.

Кланяясь, человечек ведет меня наверх по скрипучей лестнице. Вторая комната направо… а вот и наш больной. Невысокий пожилой человек в перепачканной грязью рясе лежит на кровати, голова неумело замотана полотном, которое успело обильно пропитаться кровью. Я кидаю беглый взгляд, сразу понимаю: дело плохо. Тонометра у меня нет, цепко хватаю раненого за тонкое запястье, ухом прижимаюсь к груди. Пульс еле прощупывается, сердце частит из последних сил, стараясь насытить организм кислородом. Бьется так слабо, что я понимаю: вот-вот остановится. Кожа бледная, влажная, губы синие. Сам еще в сознании, явно пытается молиться, но уплывает, уплывает.

Я быстро осматриваю раненого, надо найти источник кровотечения. Если внутреннее, шансов у священника нет, если наружное… поборемся! Так, крупные синяки и мелкие царапины нам неинтересны, длинная рана в боку кровоточит, но слабо. Тут лезвие явно прошло вскользь по ребрам. А вот рана на голове вызывает нешуточное опасение. Похоже, что сильным ударом проломлена височная кость. Я осторожно ощупываю рану кончиками пальцев, страшась и почти ожидая услышать тонкий скрежет костных обломков, что, скорее всего, будет означать для священника смерть.

Но, к моему немалому удивлению, кость цела. Выходит, не так уж и слабы слуги Господа? Воспрянув духом, я мигом вытаскиваю из мешка инструменты, аккуратно раскладываю на грубом деревянном стуле, где уже постелено чистое, вышитое петухами полотенце. Тут непременно надо шить; судя по тому, как бойко течет ярко-алая кровь, повреждена височная артерия. В конце концов, устав ловить в ране верткий сосуд, я захватываю зажимом все ткани, насколько смог, и прошиваю их насквозь. В стенке кровеносных сосудов у нас лежат мышечные волокна, а потому при разрывах артерии они как бы втягиваются в глубь тканей. А там ищи их, свищи! Быстро завязываю узлы, вуаля! Кровотечение прекратилось. Заученно наложив чистую повязку на голову, что в честь великого врача древности так и называется «шапочкой Гиппократа», я принимаюсь за рану в подреберье.

Следы, конечно же, останутся. И на голове, и на боку, но зато святой отец станет гораздо симпатичнее, ведь что шрамы делают с настоящим мужчиной? Я осторожно ощупываю пострадавшего, но переломов, похоже, нет. Еще легко отделался, хотя, чисто из суеверия, благоприятный прогноз давать поостерегусь. Воровато оглянувшись назад, где никого не обнаруживается, громко стучу по деревянному стулу.

– Ну, вот и все, – бормочу я, скептически оглядывая выполненную работу.

Вышло не так красиво, как хотелась бы, но я приложил все старания. Теперь, при надлежащем уходе, священник не умрет. Я выхожу из комнаты, медленно спускаюсь в общую залу трактира. Доктор я или нет? Если доктор, то должен ходить медленно и важно. Хозяина не надо звать, он с нетерпением поджидает меня у незажженного очага. Сухой пыльный человечек смотрит с явным почтением. Отвечает, предварительно подумав, при этом каждый раз кланяется, выказывая глубокое уважение. В открытое окно я вижу, как у крайнего дома в самом конце улицы толпятся люди, слышны негромкие рыдания.

– Что случилось в вашей деревне? – устало интересуюсь я. – Напала банда мародеров?

– Англичане. – Трактирщик нервно оглядывается. – Они уже собирали дань в этом году, но вновь приехали, всего через три месяца. Сказали, что регент Франции герцог Бедфорд ввел новый налог на содержание британских гарнизонов в завоеванных городах, а потому нам придется платить снова.

Пока он тихо рассказывает, я чувствую, как меня душит злость. Сервы – самая бесправная часть населения, бедное и презираемое сословие. Их даже не считают людьми, потому крестьян целыми деревнями принято сечь раз в году для профилактики, просто чтобы помнили занимаемое ими место. В древней Спарте юноши из знатных семей развлекались ночной охотой и убийством рабов, чтобы держать тех в постоянном трепете и беспрекословном повиновении.

Здесь с той же задачей успешно справляется Католическая церковь. На воскресных проповедях, посещение которых строго обязательно, священники пугают прихожан гневом Господним, адом и чистилищем. А потому в постоянных убийствах нет нужды, и так каждый из сервов знает, что надо лишь немного потерпеть, зато потом тебя ждет райское блаженство.

Кое-кто из крестьян побогаче имеет каменные дома с высоким крыльцом, крышей из сланца, но таких здесь немного. В основном же все ютятся в хижинах с земляным полом. Хорошо, что хоть топят не по-черному. Сервы живут так бедно, что не имеют в хозяйстве даже тарелок. Обеденный стол у них – толстая доска, чуть ли не в локоть толщиной, в которой вырезаны углубления. Туда и накладывается еда. Как моют, вы спрашиваете? А что мыть-то? Здесь не принято оставлять крошки на столе, даже в королевском дворце не будут играться с едой. Кидать торты друг другу в лицо и вдобавок идиотски хохотать люди начнут только через пятьсот лет, когда несколько поколений подряд наедятся от пуза.