Эстер Фриснер - Псалмы Ирода

Корп дышал тяжело.

— А теперь я расскажу тебе, как все сложится дальше, сука, — хрипел он. Он немного сдвинулся, нависая над ней, как ночной кошмар. Ногами он прочно прижимал ее руки к бокам. — Я все равно убью тебя так или иначе, это должно быть тебе ясно. Ты же в поре, верно? — Она закатила глаза и помотала головой, стараясь избежать поцелуя ножа, насколько это было возможно. — Нет? Это плохо. Потому что я все равно возьму тебя так, как альф берет своих жен. И если ты узка, я разорву тебя, и когда ты станешь исходить кровью, молись, чтоб подохнуть от кровотечения прежде, чем я кончу, ибо есть еще одна вещь, которую я сделаю с тобой до того как уйду.

Когда его свободная рука схватила ее внизу, Бекка вздрогнула так сильно, что чуть не выполнила за него его работу, перерезав себе горло.

— Тебе эта штука больше не потребуется, после того, как я с тобой покончу, — пробормотал он, и его зубы обнажились в страшной ухмылке, такой же опасной, как лезвие ножа в его руках. — Мол хотел ее так сильно, что я думаю принести ее в лагерь и швырнуть ему. Швырну ему прямо в рожу, ага! А потом пусть попробует сказать, что женщина обошла меня!

— Если ты сделаешь это, — еле прошептала Бекка, — Мол убьет тебя.

— Черта с два убьет! Ты же сама слышала его. Ты ведь больше не женщина — после того, как сыграла с нами ту шутку. Мужчина рождается для того, чтоб защищать только настоящих женщин. А ты — выродок. Твой родитель должен был выкинуть тебя подыхать сразу же, как ты родилась. Поздно, конечно, но я сделаю это за него. — Корп устроился поудобнее, но его нож не отклонялся от ее шеи и на два дюйма; он был ловок. Теперь он уже лежал на ней, и она слышала звук рвущейся материи, когда его свободная от ножа рука рвала завязки штанов. — Ну, начинай молиться, чтоб истечь кровью, — шепнул он и вошел в нее.

В ее крике была боль, но не та рвущая боль, которой она ждала. Скорее удивление, которое сопровождалось хрюканьем с его стороны, тоже означавшим шок.

— Ах ты, вонючая дырка, ты ж говорила, что не в…

Бекка воспользовалась его растерянностью; она мгновенно схватила за запястье его руку, вооруженную ножом, приставленным к ее горлу, и с силой вцепилась в нее зубами. Он вскрикнул, пальцы автоматически разжались. Нож упал на ее шею, к счастью плашмя, а затем соскользнул на землю. Бекка чувствовала, что он лежит где-то совсем рядом. Во рту стоял привкус меди от крови Корпа, зубы болели, скользнув по кости, но ум был ясен. Марта Бабы Филы стояла над задыхающимся стонущим человеком, и ее глаза сверкали ярче звезд, когда она выкрикивала свой главный совет, который женщина должна зарубить на носу, если она собирается драться: дерись без правил, но дерись до победы.

Бекка схватила нож и вонзила его в ту небольшую впадинку, что находится как раз над ключицей. Клинок наткнулся на хрящ, но ей хватило сил, чтобы вонзить его глубже. Лезвие вошло почти на треть длины и там застряло. Корп издал чудовищный булькающий и задыхающийся стон и замер. Кровь ручьем хлынула на рукоятку, которую Бекка все еще сжимала в руке, и на Бекку, пятная ее груди багровым блеском.

Теперь Бекка билась и изворачивалась, чтобы выбраться из-под Корпа, чтобы спихнуть с себя труп. Второпях она ухватилась за нож. Кровь сразу же ударила фонтаном из развороченной глотки, заливая ей руку. Она бросила взгляд на свои окровавленные пальцы и без всякой разумной причины разрыдалась.

— Чего ты ревешь, дура? Разве ты не хотела, чтоб он сдох?

Голова Бекки при этих словах, произнесенных незнакомым тонким голоском, непроизвольно дернулась. В тени руин стоял ребенок, опирающийся на сломанную мотыгу, спокойно глядя на нее древними пустыми глазами.

— Она не знает, сколько ей лет, — сказал мальчик. — Перестань приставать к ней с этим.

Бекка подняла взгляд от своего последнего пациента — крошечной девчурки с копной рыжевато-коричневых волос. У нее была лишь неглубокая царапина — явление вполне естественное, учитывая, где и как она жила; она пришла к «чужой леди-целительнице» как за лекарством, так и за каплей ласки.

— Я просто хотела поговорить, — ответила Бекка.

— Это еще зачем?

— Она напугана. Разговор ее успокоит. Ты возражаешь?

Мальчик пожал плечами. Для него это значения не имело. Да и вообще для него мало что имело значение, как успела заметить Бекка за те два дня, которые она провела тут. Мальчик слегка изменил положение своих тощих ягодиц на цементном выступе, продолжая внимательно озирать равнину в поисках движения, жизни, чего угодно, что могло заставить его нападать, идти на воровство или бежать. К своим обязанностям он относился очень серьезно, и вряд ли кто-нибудь это знал лучше Бекки. Все, чего он просил взамен, — чтобы его оставили в покое. Такое она могла понять. В эти дни быть оставленной в покое казалось ей наивысшим благом.

— Ну вот, милочка, и все, — сказала она девчушке. Она погладила всклокоченные русые локоны и встала, чтоб потянуться и ослабить напряжение мышц шеи и спины, уставших от длительного сидения на месте. Девочка поглядела на нее круглыми совиными глазами, а затем исчезла в одной из тысяч щелей и ходов в развалинах.

От девочки в сердце осталась тупая боль. Все это место напоминало Бекке кусок сотов, состоявший из множества ячеек и закутков, со всех сторон закрытых от света. Дети не могли, дети не должны были жить так, прячась под землей в поисках убежища, как то делает мелкая живность пустынь. Но кто они были по существу, как не родичи этих мелких животных, шуршащих в истощенной умирающей почве? Никто, кроме Бекки, вообще не знал, что они существуют, да никому и не было до этого дела.

— Кто-нибудь еще придет? — спросила Бекка у мальчика, сидевшего рядом.

— Почем я знаю? — отозвался он, не отводя глаз от опасной шири горизонта. — Думаю, они уже были бы тут, если б собирались приходить. — У него была манера взрослого мужчины — отвечать так, будто вопрос Бекки был недостойной внимания мелочью или даже глупостью. — Если хочешь заниматься своим мужчиной, валяй. Вирги скажет тебе, когда придет время еды.

— Кто эта Вирги?

— Та, кого я пришлю за тобой, ясное дело. — Он издал подавленный смешок по поводу женской глупости и сплюнул по ветру. Бекка в последний раз сполоснула руки в миске грязной воды, стоявшей возле нее. Привыкшую к чистоте Бекку прямо передергивало оттого, что ей приходилось пользоваться одной и той же водой, осматривая своих пациентов, но когда она обмыла рану первого из них и потребовала чистой воды, мальчик напрямик сказал ей, что воды больше нет. Она заставила себя заниматься своим делом, решив, что дети тут видели вещи и похуже и все-таки выжили.