Владилен Машковцев - Время красного дракона

— Груня, где ты взяла этот пистолет?

— Не скажу, дядь Антон.

— Дура ты, Грунька.

— Никакая не дура я. Мне диплом с отличием дали. Теперича я — медсестра.

— Груня, как попал к тебе пистолет Рудакова?

— Не пытай, дядь Антон, не выдам тайну.

— Лейтенант Рудаков у нас пропал бесследно. Понимаешь? Возможно, его убили. Номер его пистолета, естественно, известен. Оружие числится в розыске. Его надо сегодня же ночью бросить в пруд.

— Ну и бросай, дядь Антон, мне наган без надобности. Для Гришки я его взяла.

— Скажи, однако, по-дружбе, по-родственному: кто тебе дал эту штуку опасную?

— Никто мне ничо не давал.

— Неужели ты, Груня, участвовала в убийстве? Зачем тебе это?

— Не убивала я никого.

— Грунька, я тебе встрепку задам, задеру подол и по голой жопе — ремнем. Говори, где взяла оружие?

— У Манефы я его стащила. Под подушкой оно лежало.

— Груня, меня тревожит судьба твоя.

— Чем судьба моя плоха?

— То ты, Груня, сберкассу ограбишь, то у тебя вдруг появляется пистолет пропавшего работника НКВД.

— Случайно это все, дядь Антон. Я сознательная, передовая, грамота у меня от горкома комсомола.

— За ограбление сберкассы?

— Какое ограбление, дядь Антон? Я почти все деньги отдала Грише. Я поеду к нему.

— Груня, Гришка — мой друг, немножко родня. Но за ним два зверских убийства, жертвы при нападении на вагон арестантов. И в бою у Чертова пальца красноармейцы погибли. Как ни крути, для общества он бандит. Я укрыл его и Порошина на Васюганьих болотах. А попадутся они, их расстреляют. Я советую тебе забыть о Гришке.

— Не стану забывать. Гриша — моя любовь, мой суженый. И почему ты, дядь Антон, свою сестру родную Верочку посулился отправить на Васюганье, а мне — не советуешь?

— Верка — законная жена Порошину. Ей сам бог велел нести вместе с ним один тяжелый крест.

— И мне бог велел.

— Ничего тебе бог не велел.

— А ты, дядь Антон, при моем разговоре с богом не присутствовал.

— Там на Васюганье жить не можно: гнус, комары.

— Сдюжу, не побоюсь мошкары.

— И тропы тайные туда, Груня, опасны. Один неосторожный шаг — и засосет болото, трясина. Только буль-буль!

— Не пужай, дядь Антон.

— Но там, Груня, холодно, голодно. Староверы в землянках живут.

— Мы не лучше живем.

— Там, Груня, болотные люди водятся, страшилища волосатые, как лешие.

— Я сказала, что поеду, и на том разговор окончен.

— Внимание! Внимание! Говорит Магнитогорск! — задребезжал в горнице репродуктор. — Сегодня, седьмого мая, первая женщина-сталевар, депутат областного Совета Татьяна Ипполитова сварила на мартеновской печи номер один скоростную плавку за семь часов двадцать минут. Директор завода Григорий Иванович Носов поздравил сталеваршу, вручил ей букет цветов и два талона на приобретение обуви.

— Добрый вечер, — вошла в горницу Вера Телегина, держа на руках Дуняшу.

— Что нового в городе? — присел Антон на кованый медью сундук.

— Галоши дают по талонам на обувь, — сообщила Верочка.

— Новые? — спросила Груня.

— Свежие, по одной галоше на талон.

— Как Ленину?

— По нормам победившего социализма.

Антон встряхнул копной кудрей:

— Не будем смеяться над Лениным, его расстреляли. Ставь, Груня, на скатерть самогон. Выпьем по чарке, помянем Гераську и Ленина, Ахмета и поэта Васю Макарова, Калмыкова и отца Никодима. Хорошие были люди. Я не мог им помочь, от меня ничего не зависело.

Груня накрыла поминальный стол. Вскоре подошел и Трубочист.

— Доктора Функа арестовали.

Антон посадил Дуняшу к себе на колени, заполнил стаканчики первачом.

— Помянем Гераську! — уронила слезинки Груня.

— И батюшку Никодима, — перекрестилась Вера.

— За Ленина, царствие ему небесное! — сказал Трубочист. — Да улетит его страдальческая душа на планету Танаит.

— Помянем особо Серафима, — вздохнул Антон.

Он предчувствовал, что приехал в родные места в последний раз, огрузнел, запечалился. Погибла его казачья доля, погибла Россия. А как хорошо жилось на этой благословенной земле. Речки и озера рыбой кишели, хлеба колосились тучно, зеленые луга прогибались под стадами. И трубы в избах курились, разнося по станице запахи ковриг, пирогов с мясом, шанег творожных. И колоколила церковь, зовя душу к вере высокой. И хрумкали в конюшне кони сеном хмельным, с ароматом степной медуницы. Затопили место, где стояла казачья станица, прудом заводским с пятнами нефти, вонью солярки и мазута. Закоптили небо божье домнами и мартенами. Казаков постреляли, раскулачили, загнали в тюрьмы и концлагеря. И живут чертовы пролетарии в бараках, впроголодь, кормят детишек сказками дедушки Маркса. А дома воздвигают, будто гробы многоэтажные. Плодится в этих гробах малокровное, худосочное племя безродных рахитиков, идиотов и олигофренов, которые маршируют под пионерские барабаны и распевают бодряческие песенки о своем якобы счастливом детстве. Под корень вырубили коммунисты русское богатство, русское здоровье, великий русский дух, единство народа. Кем же вырастут и станут в такое время Афонька и Фролка Телегины, их дружок заморенный Кузя Добряков, славный род Хорунжонкиных, внук деда Кузьмы — Володька из станицы Зверинки? Останутся ли они людьми, не сгубят ли свои души? Дождутся ли возрождения России?

— Да, разумеется, они еще увидят светлое воскресенье, — расшифровал Трубочист раздумья Антона Телегина.

— Ах, да... ты ведь читаешь мысли на расстоянии, — сказал устало он.

— По-моему, ты произнес их вслух, — улыбнулась Вера.

— Да, извиняюсь, я просто опьянел.

Телегин поерошил белые кудряшки сидевшей на его коленях Дуняше:

— Ты кем вырастешь, Дуня?

— Колдуньей.

— И что же ты будешь делать?

— Колдовать буду, на корыте летать буду!

Коровин, Держиморда, Порошин и Майкл в казачьей станице Зверинке поселились, а вернее остановились у старого друга Эсера — деда Кузьмы. Но оставаться на продолжительное время было опасно. Дед Кузьма был недоволен и рассержен:

— Хгде энто видано? Неуж я стану ходить с таким хгуртом? По одному потребно утекать на Васюганье, с ружьями под охотников. И не примуть сталоверы такую эскадрону. Маланья мине голову оторветь.

Поворчал дед Кузьма, но повел все-таки ватагу вместе с внуком Володькой через даль, боры и болота, нагрузив каждому на спину по полпуда соли. Старик посоветовал накупить поболе ситцу, ниток, платков цветастых, сарафанов бабьих, галош, пороху и дроби с пистонами. Беглецы обзавелись ружьями, топориками, спичками. До границы с Васюганьем добрались конно. Здесь Володька остался с лошадьми. И начались мучения. Обливаясь потом, изнемогая от усталости, спотыкаясь и падая, четыре недели брели они по лесам и болотам, в тине и жиже по пояс, а то и по горло. На одном из островков Держиморда упал и зарычал, отбросив ружье: