Владилен Машковцев - Время красного дракона

— Володенька, я тебя тоже буду любить, издали, всегда-всегда. Всю свою жизнь буду теперь читать стихи твои: «Я божья капля с божьего весла, меня в лесу березка родила!»

На болоте зашуршали камыши. Володька схватил ружьецо:

— Леший, Груня!

Но из камышей выскочила рывком лодка, на которой стояла с шестом Маланья Мухоморова.

— Ты почему здесь, Вова? Кого ты опять приволок?

— Груню, невесту Гришки Коровина.

— Поглядим сначала, какая невеста.

— Здравствуйте, — поклонилась Груня.

— Здравствуй, коли всурьез, — осматривала гостью Маланья.

— Вы уж извините меня. Без приглашения вот явилась, — не знала Груня, не ведала — как вести себя со староверами.

— Извиним, ежели в бога веруешь. Кем ты в миру-то была?

— Я медсестра, фельдшер, акушерка.

— К жениху, говоришь, пришла?

— К суженому.

— Разве в миру женихов мало?

— Мне нужен только один — Гриша Коровин.

— Што-то я не слышала от него про невесту. Мы собрались оженить его здеся. И он вроде бы не возражает.

— Как это оженить? На ком?

— На Фене Акимовой, уже и сговор состоялся. Свадьба — через месяц.

— Я вашей Фене ноги переломаю! — взгневилась Груня.

— Нету вины на Фене, милая. Гришка берет ее в жены, дабы загладить преступ.

— Какой преступ?

— За согрубление пакостное, насильничество.

— Гришка Феню изнасиловал?

— Не Гришка, а евоный дружок — Дурохарь. А Гришка добрый, по-божески рассудил.

— Не отдам я моего Гришку никому! — твердо заключила Груня.

— Коли так, садись в мое корыто, — умирилась Маланья.

— Оно не летает?

— Летает, на Руси все корыта летают, — улыбнулась хозяйка плоскодонки.

Володька как бы замешкался, в лодку не садился, даже начал снова хворост в костер подбрасывать.

— Что ты там? — затревожилась Груня.

— Я не пойду на Лосиный остров, возвернусь обратно, мне торопиться надо, скоро занятия в школе.

Маланья Мухоморова посмотрела пристально на него, потом на Груню, разгадывая, что произошло? И пристукнула шестом о борт лодки:

— Садись, тебя невеста твоя ждет, обрадуется несказанно!

— У него там есть невеста? — заискрила глазами Груня.

— А как же? Баская девонька, с утра до вечера бегает и кричит: «А где мой жаних Вова?»

— Как ее зовут? — поинтересовалась Груня.

— А зовут ее Дуняша.

— Сколько ей лет?

— Три годика.

Груня поняла, что речь идет о приемной дочери Верочки Телегиной. На душе у Груни было спокойно, благость и ожидание счастья заполняло ее. Ни в какую свадьбу, женитьбу Гришки Коровина на Фене она просто не верила. И радовалась, что появилась в этих местах вовремя. Могла ведь и опоздать, судьбу потерять. Дом иноверцев встретил Груню ликованием. И даже известие об аресте деда Кузьмы не омрачило праздника. Дуняша обнимала Володьку, лопоча:

— Жаних мой любимой! Суженый мой! Мы с тобой колдовать будем, на корыте летать будем. Лешенят медом кормить будем!

Володька пощекотывал Дуняшу, усадив себе на колени.

— Ты мне в невесты не годишься.

— Почему не гожусь? — повизгивала она.

— Маленькая ты, Дуня.

— Я вырласту.

— Пока ты растешь, я женюсь на другой.

— А я тебя приколдую к себе. Я Дуня-колдунья! Вишь, у меня камушек черный с белым крестиком. Волшебный камушек!

— Подари мне свой камушек.

— Возьми, я и без камушка колдунья.

Верочка Телегина слушала глупую, детскую болтовню Дуняши, а сама прикидывала. Мол, Володьке около двенадцати лет, а крохе-зассанке три года. Теоретически можно допустить, что в будущем они поженятся. Но есть ли у кого-то будущее? По всей стране — аресты и расстрелы, конфискации жалких тряпок, выселение из квартир, погромы храмов. И звучало, как стон, речение протопопа Аввакума, часто упоминаемое Маланьей Мухоморовой: «Выпросил у Бога сатана светлую Русь».

На пути от Васюганья до Зверинки Володька остановился в Шумихе у бабки Тони Яковлевой, которая вместе с дедом Поликарпом воспитывала двух внучек-сирот, Вальку и Римку. Оренбургская казачка баба Тоня и Поликарп хорошо знали деда Кузьму, привечали и укрывали его от красных. Знали они и о том, куда шастает Володька через топи.

— У нас квартирант в горнице, Володь. Будешь спать с дедом на сеновале, али с девками на полатях? — гремела заслонкой у печи баба Тоня, готовясь вытащить деревянной лопатой противень с картофельными шаньгами.

— На полатях, — выбрал место ночлега Володька, обрадовав девчонок.

Поликарп и баба Тоня, узнав об аресте Кузьмы, повздыхали и поохали коротко, чтобы не травить мальчишечью душу. Поликарп уехал на рыбалку с племянниками, взяв невод. Девчонки запрыгнули на лавку, где сидел Володька, зашептали с двух сторон в уши, поглядывая с опаской на бабку:

— У нас в горнице волшебник поселился. В шляпе ходит, с тросточкой. Пойдем, Вовка, горох воровать. Пойдем в кутлуван мырять.

Много хлопот у бабы Тони с озорницами. Убегают купаться без надзору и пригляду. И купаются-то в пожарном котловане. Римка чуть было не утопила Вальку.

—Держи меня за ноги, а я мырну! — предложила на днях сестре Валька.

А Римка не удержала сестренку. Выскользнула она, как лягушка, нахлебалась, едва не утонула. В своем огороде полно бобов, гороху, моркови и огурцов, а они в чужие усадьбы ползут, лезут через плетни. Илья-пророк давно льдинку опустил в речки и озера, а девчонки купаются, того и гляди слягут, заполыхают жаром от остуды.

— Кыш с лавки! Идите к умывальнику, пакли сполосните, шаньги поспели, лакомиться пора, — пристукнула баба Тоня лопатой о шесток.

Володька разглядывал стоящего на комоде чугунного медведя. Поднявшийся на задних лапах зверь повернул морду с раскрытой пастью вправо, будто опасность исходила оттуда. На остове-постаменте, слева, было круглое отверстие — для чернильницы, которая была выломана вместе с крышечкой и утеряна. Володька поставил в этом месте кедровую шишку, принесенную с Лосиного острова, обмазал ее расплавленным варом — под цвет медведя. Черная шишка лепестилась, будто тоже была выплавлена из чугуна. Она поднималась медведю по пуп, по толщине была с тулово зверя, но не порождала чувства несоответствия. Под подольчатым остовом литой скульптуры в двух прямоугольных рамочках, расположенных одна поверх другой, читались отчетливо выпуклые буквы и цифры: «КАС. З. 1890» и «Я. Самойловъ». Две медали рядом обозначены — с международной выставки в Париже. Литье Каслинского завода не вызывало бы обостренного интереса, если бы не имело таинственную особенность: тряхнешь его, и в пустотелом нутре раздается легкое звяканье, будто там монетка золотая или колечко с камушком. Что же укрыл мастер там для загадки?

Из горницы вышел в кухню гражданин лет сорока, с орлиным носом, поджарый, в голубой сорочке с галстуком-бабочкой.