Владилен Машковцев - Время красного дракона

У директора металлургического завода денег не оказалось. Напрасно обшаривал свои карманы и секретарь горкома партии Ломинадзе. Наркома выручил услужливо бригадмилец Шмель — заведующий вошебойкой имени Розы Люксембург. Он и подал наркому столь необходимую монетку. И оцепенели окружающие, затихли, не зная — как реагировать? Серго сдвинул фуражку на затылок, пригладил усы, бросил легонько монетку в ладошку Фроськи и подтянул голубые женские панталоны к своему крупному угреватому носу.

— Я воздержусь, однако, — отвернулся брезгливо Ломинадзе.

— А я Кобе расскажу, повеселю его. Мол, мы с Бесо трусы императрицы под Магнитной горой нюхали.

Из окружения никто, кроме Завенягина, не знал, что Кобой звали они промеж собой Сталина, а Бесо — Ломинадзе. Начальник НКВД Придорогин уши навострил, заразмышлял:

— Кто такой Коба? Надо навести справку у Ягоды. А Бесо, значится, кличка Ломинадзе. Ягода дал указание не сводить с него глаз ни днем, ни ночью.

Телефоны секретаря горкома партии прослушивались даже тогда, когда он говорил с Москвой, с работниками ЦК ВКП(б). Домработница у Ломинадзе была осведомительницей НКВД, секретаршу тоже завербовали. Следили и за шофером Ломинадзе. Подсылали провокаторов, вскрывали письма, рылись в ящиках стола. Недавно с помощью бригадмильца Разенкова удалось скопировать ключ от горкомовского сейфа. Ломинадзе вроде бы не замечал слежки...

Орджоникидзе обнюхивал трусы, посмеивался, оглядывая добродушно базарную толпу:

— Ух, голова закружилась! Но подтверждаю: панталоны действительно принадлежали императрице.

Нарком говорил, как Сталин, с акцентом, размеренно, без внешней суетливости. И грубоватость приближала его к народу, сборищу на толкучке. Прокурор Соронин, однако, оценил наркома критически:

— Не очень серьезно ведет себя. Трусы женские обнюхивает, хотя убедительного доказательства, что их не примеряли, не носили. Да еще и фиглярствует политически. Надо просигнализировать. Посоветуюсь я с Придорогиным. Напишем вдвоем в Москву. Ну, не докладную, разумеется. А как бы спросим, что делать в таких ситуациях? Как оценивать все то?

Нарком глянул пристально на Антоху Телегина:

— А ты, молодой человек, учишься или уже работаешь?

— Ни, мы не комсомольцы. Мы не любим коммунизму. Мы из казаков. Нас не берут на курсы. Нам одна путя — на грабарку, в землекопы. Али грузчиками, — запереминался с ноги на ногу Антоха Телегин.

— Так вступай в комсомол. Не отставай от жизни. Авраамий, запиши его на курсы.

— А кем ты хочешь стать? — спросил у парня Завенягин.

— Мы бы с Гришкой Коровиным согласились на домну, аль на мартен, где потеплее...

— Приходи завтра в отдел кадров, я дам указание, — отметил что-то в блокноте директор завода.

Ломинадзе начал разговор с улыбчивой Фроськой Меркульевой:

— А ты бы, девушка, что выбрала? Не век же торчать на базаре.

— Пошла бы я, товарищ начальник, работать в буфет, в столовую.

— Почему же в буфет?

— Так ить можнучи там и кусок масла, и каральку колбасы домой стащить, — откровенно призналась девица.

Серго Орджоникидзе засмеялся как-то булькающе. Прокурор Соронин и начальник милиции Придорогин переглянулись многозначительно. Но Завенягин поддержал наркома:

— Да, каменеем в кабинетах мы. Совсем чувство юмора утратили. Девчонка ведь шутит, озорует.

Начальственная процессия двинулась к северному сходу с базарного бугра, в сторону, где чернели силуэты домен с подбочененными гигантскими трубами, где изрыгал огни металлургический завод.

— Я сгною тебя в подвале! — процедил сквозь зубы на ухо Фроське начальник милиции.

— За што? — удивилась невинно девица.

— За трусы императрицы! — прошипел Придорогин уходя.

Серго Орджоникидзе попрыгивал неуклюже по наклонной тропе, говорил Завенягину:

— Потребно, Авраамий, поднимать авторитет, роль героя труда, специалиста. Представь к награде орденами Галиуллина, Калмыкова. Я легковую машину выделю для премии. Кому рекомендуешь отдать? Назови лучшего начальника цеха. А может, наградим сталевара Павла Елькина? Все-таки он первым выплавил сталь на мартене. Забыли мы о нем.

— Я бы премировал автомашиной инженера-прокатчика, Голубицкого.

— Будет по-твоему, Авраамий. Считай, что у твоего Голубицкого уже есть автомобиль, — заключил нарком.

И не знали ни Серго Орджоникидзе, ни Завенягин, ни Ломинадзе, что автомобиль принесет смерть Голубицкому. Подарок окажется гибельным. Но не бывает и не может быть провидцев среди партийных работников, руководителей. Какой с них спрос? Они о светлом будущем думают, о коммунизме. Киров с трибуны объявил, что коммунизм построят через десять-пятнадцать лет. Не так уж много и ждать осталось.

На сходе с бугра начальственной процессии пришлось остановиться. Дорогу перекрывала медленно ползущая с работы колонна арестантов из концлагеря Гейнемана. Серго Орджоникидзе хмуро всматривался в бледные, изможденные лики заключенных, их отрепья и струпья. Один оборванец с ястребиным носом закричал:

— Эй, Аржаникизя! Ирод усатый! Штоб ты сдох! Не уйти тобе от нашего проклятия!

— Кто он такой? В чем я провинился перед ним? — приподнял брови нарком.

Придорогин выхватил из желтой обтрепанной кобуры револьвер, подскочил к зеку, ударил его рукояткой по голове. Арестант залился струями крови, но на Придорогина внимания не обратил, продолжал вопить:

— Проклятый Аржаникизя! Штоб ты сдох! Кровопивец!

— Я не знаю его. Впервые вижу, — развел ручищами Орджоникидзе. Заместитель начальника милиции Пушков увидел рядом с конвоиром Гейнемана, поманил его пальцем. Гейнеман подбежал испуганно, представился:

— Начальник исправительно-трудовой колонии Гейнеман! Орджоникидзе, видимо, не расслышал фамилии или не запомнил ее от гневотряса:

— Слушай, как тебя... Почему кричит человек твой? Кто он такой?

— Товарищ нарком, не обращайте на него внимания. Это контра из терских казаков, — взял снова под козырек Гейнеман.

— Из терских? — потемнел мрачно лицом Орджоникидзе, что-то вспоминая об акции по уничтожению пяти тысяч терских казаков.

В этот момент взгляд наркома высветил в колонне заключенных другое лицо, знакомое. Посаженный якобы за вредительство инженер Боголюбов шел в паре с терским казаком. Боголюбов — начальник магнитогорского рудника.

У Орджоникидзе задрожал подбородок:

— Почему он в концлагере? Мы же договорились с Ягодой, Крыленко. Я твое письмо, Авраамий, показал Кобе и Молотову. Письмо, в котором ты просил освободить Боголюбова. Вопрос давно решен. Почему он в тюрьме?

— Бумаги на освобождение не было, товарищ нарком, — объяснил Гейнеман.

— Какой бумаги, скотина? Отпусти немедленно! Я тебе башку отверну! — вскипел Серго Орджоникидзе.