Владилен Машковцев - Время красного дракона

— Здесь больше дождей, чем в Сибири и на Урале, а леса беднее ягодой, грибами, орехами. Почему? Наверно, беднее почва: суглинок, пески, подзольник. И нет божьего древа — кедра. Москва богата дубами.

Авраамий Павлович свернул на тропинку, вернее — лесную дорожку, по которой они часто прохаживались с Молотовым. Справа на поляне одиночились рядком причудливые дубы. Молотов их именовал с юмором:

— Дуб имени Ворошилова. Дуб имени Калинина. Дуб имени Буденного. Дуб Кагановича.

В конце ряда возвышался еще один, самый крупный и уродливо-корявый дуб, но Молотов почему-то не называл его никак. Вообще Вячеслав Михайлович обладал дарованием хорошего сатирика. Однажды под дубами появилась здоровенная, оптимистично хрюкающая свинья. Очевидно, ее привлекли залежи желудей. Молотов услышал веселое хрюканье борова, остановился. А когда вновь пошли, заметил как бы мимоходом:

— Свинья имени Хрущева.

Завенягин не усматривал в наименовании дубов стремления Молотова как-то выделиться. Вячеслав Михайлович называл дуб возле своей дачи дубом имени Молотова. Тот самый дуб, с вершиной — расщепленной молнией. Но к своему дубу он обращался редко. А над другими во время прогулок посмеивался:

— Здравствуйте, товарищ Каганович! Слава коннику Буденному! Рад вас видеть, дорогой Михаил Иванович. Знайте, что народ любит дедушку Калинина.

Ворошилову Завенягин козырнул молча, но как бы с уважением по рангу. У самого крупного, уродливо-корявого дуба Авраамий Павлович остановился:

— Неужели это Он? Не может быть! Нет уж, не стоит совать нос в Политбюро, железное кольцо олигархической структуры. Второе кольцо пообширнее — члены ЦК. Я сам — крупное звено во втором кольце. Позначительнее многих и не болтовней выдвигаюсь — выдаю продукцию на сотни миллионов рублей.

Стать звеном в первом кольце власти Завенягин и не помышлял. Это было невозможно, он не подходил для такой исторической роли. Завенягин гордился тем, что сокрушил идею Френкеля об использовании заключенных, их труда, только в первые два-три месяца. Он спас этим от смерти миллионы людей. У Завенягина заключенный выдавал продукцию на десятки тысяч рублей, мог стать крупным ученым в шарашке, совершить открытие, сконструировать пушку или самолет, получить премию и даже свободу. Авраамия Павловича оценивали высоко за рациональность. И он выпячивал это, маскируя свою природную любовь к человеку. Завенягин и в котле зла тайно творил добро. Но понимал это только один человек, его друг — Вячеслав Михайлович Молотов. Остальные были дубами.

За оградой молотовской дачи звучала скрипка. Она то плакала надрывно и пронзительно, то смеялась с легкой грустинкой, то вдруг начинала гневаться, разговаривать богоборчески. Завенягин знал, что Молотов играет на скрипке с юных лет. Он и при царе в ссылках зарабатывал на хлеб игрой в трактирах перед богатыми купцами, обучал музыке детишек из дворянских семей и заводчиков. Авраамий Павлович сам не единожды слушал, как исполняет Молотов классику, народные мелодии. Но так импровизировать Вячеслав Михайлович вроде бы не умел. За оградой двигал смычком — гений.

— Вячеслав пригласил кого-то из больших мастеров. Возможно, берет уроки, продолжает учиться или просто наслаждается, — подумал Завенягин. — И в сущности его можно понять: он одинок.

По признанию самого Молотова, Вячеслав Михайлович сыграл на скрипке перед членами Политбюро всего два раза. Сталина раздражало, что Молотов владеет этим волшебным инструментом так хорошо. А тупица Ворошилов провоцировал Кобу при пьянках:

— Пущай Вяча «Барыню» нам сыграет, ублажит нас.

Климент Ефремович знал только два музыкальных произведения: «Интернационал» и «Барыню». Иосиф Виссарионович в музыке тоже не разбирался, не любил ее, но к просьбе присоединялся:

— Сыграй!

— Моя скрипка дома, на чужой я не могу, — отнекивался Молотов.

— Куражится, перед купцами и дворянами холуйствовал, играл за подачки, а перед нами — не могет!

— Честное слово, я играю только на своей скрипке, — продолжал отказываться Вячеслав Михайлович.

Дома у Молотова было две скрипки, одна из них бесценная — Гварнери. Сталин приказал начальнику своей личной охраны:

— Пошли человека, привези скрипку.

Через полчаса скрипка Гварнери была доставлена, а в застолии у Иосифа Виссарионовича все уже опьянели и охамели.

— Играй! — разгладил жирные усы Коба.

Молотов исполнял фрагменты из Глинки, Шопена, Бетховена... Сталин обгладывал курью ножку, чавкал. Ворошилов сморкался, гремел по тарелке ложкой, черпая паюсную икру. Калинин похрапывал, уронив голову на стол. Хрущев пытался сплясать. Жданов брезгливо морщился.

— Плохо! — заключил Коба. — Очень плохо!

— Исполнительский уровень не очень высок, — согласился Жданов.

Сталин заключил:

— Не зря тебе купцы морду горчицей мазали. Дай скрипку, я тебе покажу, как надо играть.

Купцы никогда не издевались над молодым скрипачом Молотовым. Вячеслав Михайлович сам выдумал про это, точнее — перенес эпизод из россказней на свою персону. Для чего? Для классовой ненависти к врагу, чтобы подчеркнуть, как унижали богатеи людей до советской власти.

Ворошилов шептал Кобе на ухо:

— Намажь ему морду горчицей.

Сталин принял скрипку плывучими руками, пристроил неумело к подбородку, задвигал смычком. Скрипка извергла такие кошачьи вопли, что даже Калинин проснулся испуганно, а в трапезную заглянули начальник охраны и повара-официанты.

— Гениально! — захохотал Климент Ефремович и подавился, закашлялся, обрызгав богатый стол, белоснежную скатерть — своей разжеванной икрой, слюной и крошками хлеба.

Обслуга подбежала к столу, ухватилась за углы скатерти и, свернув в кучу всю снедь, бутылки с вином и коньяком, с тарелками, ложками, фужерами и вилками, унесла за дверь.

— Ты чего, верблюд, расхаркался? — столкнул Сталин Ворошилова со стула.

— Виноват! — поднялся без обиды с ковра Климент Ефремович.

Стол был мгновенно накрыт заново, еще более роскошно и соблазнительно. Но все-таки трапеза была прервана. Иосиф Виссарионович бросил скрипку на паркет и наступил на нее сапогом. Скрипка ойкнула, застонала по-человечески, разламываясь. Сталин потоптался на ней, раскрошил ее окончательно, плюнул и вернулся к застолью.

— Випьем за дружбу! — потянулся он фужером к Молотову. — Скрипача из тебя не палучица!

Жданов подобрал несколько обломков от скрипки, осмотрел:

— Должен заметить, товарищи, это не Страдивари!

Экспертизу на уровне Жданова нельзя было считать высокой, имя великого мастера Гварнери он бы даже не выговорил, поскольку не слышал о нем никогда. Слава богу, что помнил словечко — Страдивари. Это давало ему право судить об искусстве.