Валерио Эванджелисти - Предзнаменование

Он долго шел по пышным цветущим полям, залитым солнцем, по холмам, покрытым виноградниками. Проголодавшись, он отправился на поиски какой-нибудь деревни, но в этих краях, похоже, попадались только отдельные мызы. И как раз в тот миг, когда он уже решил купить что-нибудь съестное у крестьян, он услышал за спиной тарахтение двуколки, запряженной одной лошадью, с кучером и седоком. Коляска обогнала его, обдав пылью, но вскоре остановилась. Пассажир спрыгнул на землю.

Это был невысокий элегантный человек в черном бархатном костюме, мало подходящем для жаркой погоды. Он, улыбаясь, двинулся навстречу Мишелю.

— Ваша шапочка совсем засыпана пылью, но я сразу узнал головной убор выпускника медицинского факультета в Монпелье. Вы ведь медик, не так ли?

— Да, — ответил погруженный в свои мысли Мишель.

— И куда направляетесь, простите за любопытство?

— На север.

— А, так вы периодевт? — воскликнул новый знакомец. Периодевтами называли медиков, путешествовавших по городам, предлагая свои услуги и попутно пополняя багаж своих знаний. — Послушайте, я направляюсь в Бордо. Если нам по дороге, могу предложить вам место в моем экипаже.

— Да, но я не знаю, с кем имею честь…

— Ах да, я же еще не представился. Мое имя Леонар Бандой, аптекарь из Бордо.

Мишель радостно вздрогнул. Леонар Бандой, известный как очень успешный аптекарь, обладал культурой, которой завидовали даже врачи, и был прямым поставщиком королевского двора. Мишель поклонился.

— Я с радостью приму приглашение, сударь, очень вам благодарен. Мое имя Нотр… — как это было принято среди солидных ученых. — Нострадамус.

— Нострадамус, — с довольным видом повторил Бандой. — Прекрасное имя, из тех, что приносят удачу.

Мишель чувствовал, что вместе с новым именем перед ним могут открыться иные перспективы. Нельзя терять такую возможность. Впервые за долгие годы в нем забрезжила надежда на спокойную жизнь. И он изо всех сил за нее ухватился.

— Я еду с вами, сударь, — сказал он и снова поклонился. — Я как раз направляюсь в Бордо.

Иоанн Римский подождал, пока слуги накроют на стол. Трапеза мало походила на аристократическую, хотя и была разнообразнее привычного для простого люда меню. Была подана отварная телятина и ветчина, обильно сдобренные специями, салат из бобов, репчатого лука и лука-порея под горчичным соусом и молодое деревенское вино. Церковному сословию излишества не подобали. Похоже, что Диего Доминго Молинас сел за стол без аппетита. Он предложил блюдо гостю, потом отрезал себе кусочек телятины и рассеянно уронил его на тарелку. Только тогда Иоанн Римский счел уместным заговорить с ним.

— Моя миссия здесь окончена. Я в Агене уже восемь месяцев, и меня ждут другие дела. Недалеко отсюда, на горе Люберон, вальденсы под знаменем богохульства основали свое маленькое царство. Когда мне доложили о вашем прибытии, я решил, что вы заинтересовались ими. Они ведь есть и в Испании, правда? Молинас вяло откусил кусочек мяса и, почти не жуя, проглотил.

— Нет, или их присутствие незаметно. Наша основная проблема — евреи-выкресты или те, кто называет себя обращенными в христианство. Старые ереси все погибли: мы либо истребили их, либо они исчезли естественным путем.

— А новые ереси? Лютеране и кальвинисты?

— Их экспансия весьма ограничена. Видите ли, падре, у нас инквизиция имеет эмиссаров во всех крупных городах и пользуется расположением императорской семьи. Поэтому при помощи светских властей любое проявление неповиновения можно выявить в зародыше и вмешаться со всей необходимой строгостью.

Иоанн Римский осушил бокал вина и сказал:

— Завидую вашей оперативности. Его святейшество Павел Третий намеревается распространить испанскую модель на весь христианский мир. Только так удастся остановить экспансию гугенотов.

Молинас поднял бровь.

— Оперативность, которой вы восхищаетесь, работает только на уровне видимых, явных ересей. Потому я и сказал вам, что обращенные продолжают оставаться нашей проблемой. Еврейское вероломство меняет кожу, как змея, понуждая нас в общественной жизни взрывать его изнутри. Изгнать евреев из Испании недостаточно. Дня не проходит, чтобы мы не вывели на чистую воду какого-нибудь из тех, кто изо всех сил старается доказать свою приверженность христианству, а тайком отправляет обряды своего народа.

— Мишель де Нотрдам, который не дает нам покоя, тоже ведь еврей.

— Да, но я охочусь за ним много лет вовсе не по этой причине. Слышали ли вы когда-нибудь имя Ульриха из Майнца?

Глазки доминиканца, и без того маленькие, совсем закрылись.

— Конечно. Это довольно известный философ. Он принял участие в кампании монаха Тетцеля против Лютера. К несчастью, кампания провалилась.

— И больше вы ничего о нем не знаете?

Иоанн Римский несколько минут молчал, пристально глядя на собеседника. Он, казалось, спрашивал себя, до какой степени можно ему доверять. Наконец он сказал:

— Мне говорили, что он вроде бы стал некромантом. Это верно?

— Верно, — подтвердил Молинас. Он отложил нож, оперся кончиками пальцев о столешницу и откинулся на спинку стула. — Да будет вам известно, что Ульрих из Майнца был также знаменитым врачом. В тысяча пятьсот двадцать седьмом году в Бордо вспыхнула опустошительная эпидемия чумы. Петр Авелинский, начальник чумного лазарета, послал за Ульрихом. Тот приехал в город под именем Петера Ван Гога, а в помощники себе выбрал юного студента-медика. Угадайте, кого?

— Нотрдама?

— Именно. Поначалу их деятельность ничем не выделялась. Затем двадцать четвертого декабря тысяча пятьсот двадцать седьмого года Ульрих вызвал Нотрдама и остальных своих последователей в капеллу Сен-Мишель. Никто не знает, что произошло в капелле той ночью. Церковный служка впоследствии рассказал о том, что на полу капеллы был начертан круг со звездой в центре и надписями на еврейском по краям. Магический пентакль. Группа эта оставалась в капелле несколько часов, проводя леденящие душу опыты. На следующее утро потрясенные юноши вышли на свет божий. У одного из них на плече были вырезаны две линии, образующие крест. Это был символ новой церкви, которую они назвали церковью иллюминатов.

Иоанн Римский никак не отозвался. Он был занят ветчиной в уксусе, источавшей нежнейший аромат. Если бы потолок трапезной не был так высок, а наружные балки не затеняли полукруглые окна, первое весеннее солнышко еще больше раздразнило бы его аппетит. Но здесь, внизу, света было маловато, и к тому же тайные заботы умеряли жадность доминиканца.

— Давайте начистоту, господин Молинас. У вас есть веские доказательства того, о чем вы говорите?