Юрий Нестеренко - Юбер аллес (бета-версия)

- Но самым уязвимым местом Райха является его национальная политика. Известная часть территорий присоединена к нему по итогам войны. Недойчское население этого не забыло. Дойчские порядки они воспринимают как навязанные извне. Никуда не делось стремление к независимости и политическим свободам на западный манер. При этом они пользутся благами национал-социализма и привыкли к ним. Но людям свойственно привыкать к хорошему и желать лучшего, рассчитывая, что хорошее сохранится само собой. Все они думают, что в случае обретения независимости заживут лучше, а не хуже. О реальных последствиях они и не подозревают.

«Вот именно», - подумал Власов, выжимая сцепление. Простой поляк уверен, что если он избавится от проклятых немцев, колбаса на его столе вырастет метра на два. Впрочем, даже в гонористой Польше все важные позиции занимают разумные, хозяйственные люди, которые понимают, как всё обстоит на самом деле. С другой стороны - где все они были во времена волнений?

- Однако все эти обстоятельства - что-то вроде сырых дров, которые ещё надо разжечь, - гнул своё голос из динамика. - Причём спичку должны поднести политики, и не уличные маргиналы, а профессионалы, глубоко интегрированные в систему, но недовольные своим положением. Горящую спичку мы уже видим - это референдум. Вопрос, кто её держит в руках. Вопреки мнению большинства, видящих за референдумом исключительно либералов, я думаю, - на слове «я» Михаил чуть запнулся, - что тут не обошлось без крайне консервативного крыла. То есть - вполне возможно, что референдум инициирован не столько требованиями СЛС, на которые можно было бы не обращать внимания, сколько неоконсерваторами...

"Болтовня в кулуарах у Фрау - вот и все основания" - решил про себя Власов, поворачивая.

- Положение дойчских консерваторов, в общем-то, понятно, - Михаил уже не диктовал текст, а рассуждал вслух. - Они тридцать лет сидят на обочине, гложут кости, которые им оставили, к реальной власти их не подпускают, и никогда не пустят. В дойчской системе никто из них не имеет шансов занять достаточно высокое кресло. Значит, нужно какое-нибудь потрясение, чтобы слетели головы и освободились кресла. Причём потрясение такое, чтобы оно доказало их правоту. Поэтому они постараются поставить результаты референдума под сомнение. Неважно даже, какими они будут. Всё равно они заявят, что с ними не всё ясно. Будут давить на дойчскую честность и желание разобраться… Ещё лучше - если во время референдума случится скандал, неважно какой. Они вцепятся в эту кость и начнут её мотать…

Замелькали знакомые очертания домов: Власов подъезжал к пансиону. Он остановил запись и позвонил в прокатную контору, чтобы они вызвали курьера и забрали «Запорожец». Девушка уточнила адрес, сообщила, что услуги курьера для него бесплатны - в рамках всё той же рекламной акции, и предупредила о том, что бензин придётся оплатить по специальной цене, если он не заправлялся в дороге.

Фридрих только вздохнул. Бензин в России был и без того дорог. Можно было бы найти бензоколонку и заправиться, но перспектива снова куда-то ехать не привлекала. Он почувствовал, что роскошный, но неэкономичный «Запорожец» ему внезапно разонравился.

Припарковавшись и сидя в салоне в ожидании курьера, Власов снова включил звук.

- Я рассматриваю референдум 12 мая как начало конца Райха, - заявил Михаил, - и даже неважно, какие будут результаты. И будут ли они вообще. Хотя, наверное, будут… может даже, вполне приличные. Конечно, восток зубы покажет, но какие это зубы - это ещё надо посмотреть… Так или иначе, все будут надеяться на всякие мелкие выгоды для себя. И эти надежды убьют Райхсраум, а потом и Райх, - сформулировал Михаил и замолчал.

Фридрих попытался представить себе, как эти мысли будут изложена лихачёвским птичьим языком, но воображение отказало. Потом он вдруг подумал, что перевести текст на птичий говор и опубликовать его в книге до двенадцатого мая не получится. Ах да, какая-то конференция… Он попытался представить себе маленький полупустой зал, и Варвару Станиславну, сидящую в первом ряду и сонно кивающую головой в такт словам. Вот что бывает, с неожиданной злостью подумал он, когда люди, ничего не смыслящие в практической политике, берутся о ней рассуждать… Получается смешно и нелепо.

В стекло постучали. Это был курьер.

Власов на автомате сдал машину и подписал акт приёма-передачи и приложение по топливу. Цена бензина и впрямь оказалась неприлично высокой даже для России.

В последний момент он вспомнил про звуковой платтендат в рехнере и потратил минуту, чтобы его стереть - отметив про себя, что никакого вируса там, похоже, нет, как и зашифрованных посланий.

Оставалось только отослать дат специалистам, пусть разбираются. Это он сделает уже в номере. И - сразу спать. Обязательно выспаться, как следует, чтобы завтра утром встать со свежей головой.

Кабинет профессора был крошечным, под стать его обитателю. Первое, что бросалось в глаза - книжные шкафы до потолка, загруженные под завязку томами энциклопедий и растрёпанными журнальными корешками. В оставшиеся щели были затолканы какие-то брошюрки, папки, рулончики. Судя по всему, профессор Порциг был типичным представителем вымирающей породы бухвюрмов, "книжных червей". Такие могут провести жизнь в одиночной камере, совершенно этим не тяготясь - если, конечно, камера будет оборудована хорошей библиотекой, а ещё лучше - рехнером. Трудно было даже представить себе, что херр профессор большую часть жизни (весьма продолжительной) провёл отнюдь не в кабинетных условиях.

Половину оставшегося пространства оккупировал огромный, антикварного вида стол со скошенной столешницей, отделанный зелёным бильярдным сукном. Впрочем, выцветшая зелень едва виднелась из-под вавилонских нагромождений книг, тетрадей, атласов и карт. В середине столешницы, подпёртый с двух сторон стопками разнокалиберных томов, возвышался огромный допотопный монитор. На нём стояла огромная друза каких-то фиолетовых кристаллов - похоже, аметистовая. Всё это хозяйство, опасно наклонившееся вперёд, выглядело так, словно достаточно одного толчка, чтобы всё сползло по наклону и посыпалось на пол. На полу, разумеется, тоже хватало добра: книги и журналы, кое-как уложенные друг на друга высокими стопками, напомнили Власову обрывок какой-то русской пословицы - "... море по колено".

- Вот тут я, некоторым образом, обитаю, - с гордостью сказал профессор, обводя взглядом весь этот хаос.

Профессор смахивал на сердитого воробья: крохотный - роста в нём было метра полтора, - седенький, взъерошенный. Движенья у него были тоже какие-то птичьи: резкие, колючие. От быстрых движений шеей забавно подрагивала крохотная пегая бородёнка. Фридрих ещё раз напомнил себе, что этот маленький смешной человечек и есть тот самый знаменитый Вальтер Порциг.