К. Медведевич - Ястреб халифа

— Прошу прощения. Я не могу это принять. Я…

— Это оружие, которое больше подходит защитнику, [23] Защитник — на аураннском здесь слово, по значению аналогичное японскому «мононокэ»: существо, профессионально занимающееся истреблением нечисти и ограждением жилищ от посягательств из потустороннего мира. чем тот ножик, который они тебе дали, — жестко прервала его аураннская княгиня. — Теперь меч Митамы — твой, Тарег-сама. И пусть он принесет тебе удачу, князь.

Тарег кивнул. И низко поклонился княгине и ее супругу.

— Седлайте коня, — приказал Джунайд. — И надо же, я снова вынужден разрешить тебе взять моего запасного хадбана, о нерегиль.

И шейх суфиев рассмеялся странным сухим смехом.

…Зеленая глазурь на огромном куполе дворца ярко сияла в лучах солнца. Баб-аз-Захаб видать было издалека — и легко на него править, петляя в переулках извилистого города, не зря названного Мадинат-аль-Заура.

Перед воротами дворца расположился Сук-аль-Газл, рынок торговцев пряжей. Запыленный и уставший после долгой дороги всадник неспешно прокладывал себе дорогу в толпе трясущего разноцветными нитями народа. С высоты коня он, улыбаясь, разглядывал смуглых людей в маленьких шапочках и чалмах, орущих, жестикулирующих и ожесточенно торгующихся: "три дирхам и два данга! Это грабеж! Вот уж три года, как я плачу за здешнюю синель три дирхам и ни дангом больше!.."

Стражники в воротах почему-то не обратили никакого внимания на спокойно въехавшего под поднятые зубья решетки верхового на плотном гнедом хадбане. А должны были, потому что хоть на всаднике не было доспехов — на плечи накинута простая дорожная джубба, волосы перевязаны ярко-синим шелковым платком — за плечами у того был пристегнут меч. А еще один длинный клинок явственно угадывался в длинном свертке, притороченном у правого стремени.

А всадник, отплативший страже тем же равнодушием, спокойно поцокал дальше — через мощеный кривым булыжником Двор привратников, мимо снующих по своим делам слуг-хавасс, а оттуда уже, по пыльной тропинке мимо огородов и фруктовых садов, ко вторым воротам, к мусалля [24] Мусалля — зд. открытая площадка для проведения официальных церемоний. для больших церемоний — там стучали молотки и слышались крики надсмотрщиков: на месте страшной славы башни Заиры возводили новую дворцовую масджид, а через нее, уступая дорогу полуголым людям с полными камней и раствора носилками, всадник неспешно ехал дальше, дальше, мимо аптекарских огородов и через квартал гулямов внутренней резиденции, мимо старых и новых, сверкающих полированным мрамором, мазаров и больших могильных плит, по постепенно забирающим вверх улочкам в ущельях стен и высоких башен, к Пестрым — из-за горящих на солнце изразцовых фризов — воротам Ас-Сурайа, резиденции семьи халифа. За этими-то воротами и высился, уходя в яркое голубое небо, огромный зеленый купол.

Стража ворот тоже не вызвала его на пароль и даже вовсе не заметила. Тарег — а это был, конечно же, он — беспрепятственно въехал под прямоугольный свод и спустя мгновение его хадбан звонко зацокал подковами по полированным плитам Миртового двора. Видно, непривычный звук — в Миртовый двор по понятным причинам как-то не принято было въезжать верхом — привлек внимание прислуги. Отводящие глаза чары спали, люди в красно-оранжевых каба гулямов-худжри [25] Худжри — рабы-охранники и слуги внутренней резиденции, которым не разрешалось ее покидать кроме как для нужд сопровождения халифа. заметили Тарега и заорали, наперебой показывая на него пальцем.

Нерегиль невозмутимо спешился у длиннейшего и широченного пруда, занимавшего почти весь двор, и отпустил коня напиться. А сам, не обращая внимания на нарастающий вопль и крик вокруг себя, наклонился над маленьким фонтанчиком, сбрасывающим воду в пруд, размотал пыльный шелк платка и принялся умываться. В конце концов, он не мог предстать перед своим повелителем с грязным — после четырехдневной непрерывной скачки — лицом.

Дикие крики и нестройный ор возымели, наконец, свое действие. Из арок входа в зал Мехвар — там халиф обычно давал аудиенцию подданным — выбежал молодой человек в золотом парчовом халате и чалме голубого царственного шелка. Тарег утерся рукавом — а зря, потому как рукав тоже пропылился насквозь — и пошел навстречу бегущему к нему юноше. Когда юноша добежал до него, нерегиль почтительно опустился на плиты пола и склонился в полном церемониальном поклоне.

— Тьфу на тебя! — крикнул Аммар вместо здравствуйте.

Не дожидаясь разрешения подняться, Тарег вскинул голову и заметил:

— Аммар, я понимаю, что для вас я язычник, и ты не можешь приветствовать меня как полагается ашшариту, но я четыре дня и четыре ночи скакал, останавливаясь лишь сменить лошадей на станциях барида. Поэтому хотя бы из уважения к моим усилиям ты мог бы быть чуть-чуть повежливей. Ты бы мог сказать: здравствуй, Тарег, я рад тебя видеть. Или даже так: счастливы мои глаза, что видят тебя, Тарег. А, Аммар?..

— Я тебя раньше конца недели не ждал, — радостно улыбнулся юноша.

И махнул высунувшимся из-за колонн испуганным лицам:

— Все, на сегодня эмир верующих завершил рассмотрение дел и ходатайств. Приходите завтра!

Лица обвалились в земных поклонах.

Крепко держа Тарега за рукав — словно опасаясь, что нерегиль вдруг взлетит как птичка и исчезнет в ярком небе начала осени, — Аммар потащил его через весь дворец на самые задворки, к Охотничьему домику. Дойдя до изящного строения, чьи пять стройных арок отражались пятью стройными арками в зеркале большого пруда, халиф нырнул в боковую дверку и полез вверх по лестнице. Они поднялись на самый верхний этаж, под самую конусовидную крышу башни. Выгнав из комнаты всех ее обитателей, Аммар подтащил Тарега к трем узким прямоугольным оконцам и жестом велел сесть на каменный подоконник. И с облегчением плюхнулся рядом сам.

— Здесь самое высокое место дворца, — непонятно объяснил он, снимая чалму с коротко остриженной головы. — И здесь очень трудно подслушать.

— Что с ней, рассказывай, — мрачно сказал нерегиль и устало прислонился к желтому песчанику голой, нагретой солнцем стены.

Айша поняла, что это сон, сразу: в других снах ей уже приходилось бывать в этом шатре. Серая некрашеная ткань полотнищ не оживлялась ни коврами, ни изящными деревянными решетками, ни развешанным оружием. Впрочем, на полу лежали плетеные из тростника циновки и высохшая трава. А еще на полу лежала женщина. Сумеречная женщина. Руки ее были связаны и заломлены назад — веревка туго притягивала ее запястья к вбитому в землю колышку. Она тяжело дышала, и надорванный ворот белой рубашки — больше на женщине ничего не было — расходился и сходился над маленькой грудью. Она лежала, извернувшись набок, поджав сведенные колени к животу. И пристально смотрела в одну точку широко раскрытыми глазами.