Юлия Иванова - Дремучие двери. Том I

Он всегда подсознательно хотел её, вершительницу своей судьбы, здесь были замешаны и их ругань на съёмочной площадке, и зависимость от их с Денисом воли, и неосознанная ненависть к Денису да и к ней, — бунт свободы, бунт создания против творца…

Короче говоря, она с ужасом увидела, как умеренно пьяненький, умеренно нахальный и вполне управляемый Антон превратился вдруг в эдакого огнедышащего монстра. Это пламя уже пожирало и её, и его самого, освобожденную вдруг тёмную стихию уже невозможно было загнать обратно в бутылку. Яна попыталась вырваться — он зарычал, будто тигр, у которого дрессировщик отбирает кость, он стал совершенно невменяемым. Один ад знал, какие сдавленные в Кравченковском подсознании запреты, помыслы и желания вырвались на свободу из-за неосторожного её поведения. Глаза, губы, руки требовали от неё жертвы, одновременно кладя свою голову на плаху.

— Ну всё… — подумала она.

Искажённое страстью лицо Дениса. Невероятно! Пылающий гибнущий лёд, по которому она всегда томилась.

Она подумала, что они, наверное, здорово пьяны. Мысль-алиби. «Скотина, животное, пьянь», — в Антонов адрес — тоже алиби. И наконец, покорно-злобное «ну и пусть» — так в детстве она смотрела на двойку в тетрадке, на вымазанное в луже или порванное платье. Раз так, ну и пусть. Она тогда вообще порвёт тетрадку, и платье, и весь мир в клочья, и себя. Сладкая жажда гибели, саморазрушения — когда вонзились когти.

Ну и пусть, — подумала она и перестала сопротивляться.

То, что произошло в ту ночь на куче влажных поролоновых матов какого-то ведомственного пляжа, совсем сбило её с толку. — Животное!., - думала она уже о себе, лёжа, как выжатая тряпка, в когтях рехнувшегося огнедышащего Антона, будто и не она это, а лишь её шёлковая шкурка — такая блаженно-мёртвая пустота внутри. «Я — животное…» — это шокирующее открытие /она всегда мыслила о себе как о существе высокодуховном, с презрением относясь к «жрецам плоти»/ — почему-то не слишком её опечалило. Просто констатировала факт.

Кравченко шевельнулся.

— Только попробуй вякнуть!.. — зашипела она, но он не собирался вякать, у него теперь одно было на уме. Он, разумеется давно протрезвел, но мастерски притворялся пьяным — так было выгоднее. «И только хмель один всё разрешает», — как пелось в любимом ею в детстве романсе. Джинн вырвался из бутылки. Наконец-то не они с Денисом монопольно и унизительно стряпали на семейной кухне его, Кравченковскую судьбу, — этот эпизод на мокрых поролоновых матах не был предусмотрен в сценарии, теперь автором стал он, Антон. Наступил его звёздный час, он решил это доказать и плевать ему было на всё, хоть дерись, хоть кусайся.

Ей удалось направить события хотя бы в цивилизованное русло, пообещав перенести место действия в комнату Старика. Когти нехотя разжались. Пришлось отказаться от попытки добраться берегом — Антон поминутно останавливался и тискал её, как юнец, дорвавшийся до одноклассницы. Она выволокла его на магистраль, заставив снова напялить парик и очки, — редкие ночные прохожие теперь не обращали на них ни малейшего внимания — мало ли на курорте подгулявших странного вида парочек?

Антон всё не унимался, он опять всё более походил на Дениса, от него пахло Денисом, его лосьоном. Денисова куртка болталась то на его, то на её плечах, то и дело сваливаясь на тротуар, когда он её лапал, всё более наглея.

— Перестань притворяться пьяным, балда!

У витой чугунной калитки она сделала последнюю отчаянную попытку спровадить его в гостиницу — куда там! Только комната Отарика, потом хоть гильотина. Она убеждала его перестать разыгрывать «Египетские ночи», грозила Денисом, который может нагрянуть в любую минуту, Антон только хохотнул и сказал, что даже если Денис их застанет в одной койке, ему и в голову не придёт что-то такое подумать, и это было чистой правдой. Кравченко пошёл вразнос. Напоминание о Денисе подействовало на него, как кумач на быка. Впрочем, как и на Яну. Выплыло из тьмы конопатое личико Хельге, а затем и прочие Денисовы подружки закружились в дьявольском хороводе вокруг них — Яны и Антона с лицом Дениса, Дениса с лицом Антона, вцепившихся в неё мёртвой хваткой бульдога с давлением челюстей в столько-то там атмосфер.

Уймись, хозяев разбудим!..

Но и этот последний козырь лишь ещё более окрылил сорвавшегося с цепи Антона. Как же — она его боится! Она в его власти… И пусть весь дом проснётся, Гагры проснутся, мир проснётся — ему плевать, ибо пробил его час.

Она увязала всё глубже, пока вовсе не оказалась в ловушке — в этой мансарде, спичечном коробке, где от Кравченко уже спасения не было, где даже отбиваться от него нельзя было, чтобы не поднимать шума, где — можно было лишь терпеть, стиснув зубы, в надежде, что должен же он, наконец, угомониться и заснуть! Однако эта её вынужденная покорность лишь подливала масла в огонь. В этом его упоении неожиданно подвернувшейся власти над ней безусловно было нечто бесовское. Хуже всего было то, что ему удавалось снова и снова поджигать и её бесовским этим пламенем. Не жертвой она была, но соучастницей, равноправным игроком в сложной амурной игре на нескольких досках — с Антоном, Денисом, Хельге, Денисовыми подружками и собственными комплексами. Где Денис-Антон наконец-то принадлежал ей. Где обретая, она освобождалась от него, где мстя, — прощала его.

И вместе они, она и Кравченко, мстили Денису, освобождаясь от него, и были заодно в этой игре. Ненавистное двуликое божество, довлеющее над Антоном — Яна-Денис, вдруг надкололось. Это теперь он, Антон, разрушал его, теперь богом был он. Каждая искра, которую ему удавалось высечь из тела пленённой Яны, была его трофеем, прометеевым огнём, украденным с Олимпа, от которого он возжигался.

Лишь на рассвете, когда закричат хозяйские петухи, Антон, как и подобает нечистой силе, исчезнет. С утра была назначена съёмка в райском местечке в нескольких километрах от Гагр, где были и волшебно раскрашенные южной осенью горы, и стремительная горная река, и висячий мост, и сакля на берегу реки с костром посередине, над которым жарилась на вертеле козлятина для гостей, пыхтела в котле мамалыга, вино подавали в восточных кувшинах с высоким узким горлом, где супермен Кольчугин уходил от заманивших его в ловушку бандитов — лихая классическая сцена погони, столь обожаемая и Денисом, и Антоном, и зрителями. С хлещущими из простреленных бочек кровавыми винными струями, с прыжками по столам и крутым горным склонам, с моста в пенную реку, с яростной схваткой где-нибудь над пропастью и, наконец, с автогонками по горной дороге — Яна всё это терпеть не могла — дешёвка! Но, увы, «пипл хавал» /народ проглатывал/, как будут говорить спустя много лет, и приходилось сочинять эти дурацкие погони. Лихой режиссёр, лихой оператор, лихие дублёры, а чаще всего и сам Кравченко без дублёра, — лихая натура, — сцены эти на просмотрах неизменно срывали аплодисменты, всё было захватывающе и красиво в этом райском уголке — особенно полёт бандита в пропасть на белой «Волге» был красив. Даже загубленного старого корпуса «Волги» — не жалко — вон сколько «Волг», белых и разных, вылизанных, увешанных всевозможными побрякушками носилось взад-вперёд от одного застолья к другому!