Юлия Иванова - Дремучие двери. Том I

— Котлетами угостишь?

Немыслимое его оперение брошено на стул, снег на воротнике рыжей куртки быстро темнеет, набухает бисеринками влаги.

— Здорово метет. Ну что, без хвостов? А у нас видала бардак? Этот твой Маврушин…

Будто не было ни долгих дней молчания, ни метнувшегося прочь взгляда, ни роковой девицы, ни ее руки на плече. Он улыбается. Денис — солнечный день.

Яна жарит на кухне котлеты. Первые в жизни. Мама и соседка ещё на работе, проконсультироваться не у кого. Яна — первооткрывательница, заново, в муках изобретает котлеты. Время остановилось, кухня напоминает лабораторию алхимика, где Яна экспериментирует с составляющими — куском окаменевшего в авоське за окном мяса, такой же окаменевшей булкой, которая никак не желает размокать, и свирепой луковицей, которую Яна додумывается зачем-то тереть на тёрке. Пропахшая чесноком и луком, перемазанная мукой, зарёванная и полуослепшая, штук десять превратив в пюре, Яна, наконец, создаст три румяных, сочных, аппетитно благоухающих шедевра, достойных уст Дениса Градова.

Шедевры, разумеется, пересолены. Яна бухает на стол сковородку и вытирает фартуком руки. В зеркале гардероба отражается растерзанная котлетной битвой Яна и нахальный гость, к ногам которого она приносит добычу. На неё ноль внимания, развалился в кресле, погружён в чтение.

Он добрался до её джиннов! В руках у Павлина пухлая серая папка. Папка рассечена пополам, мелкоисписанный листок падает на кипу других уже прочитанных. Лицом вниз, плашмя, как убитый.

Её джинны!.. Так, наверное, чувствовал себя Кащей, глядя, как хрустит в пальцах Ивана-царевича яйцо с Кащеевой душой.

Их глаза в зеркале встречаются. Заорать, вырвать папку… Одно его неосторожное слово, движение…

Павлин улыбается как ни в чём не бывало, потягивается. Будто так и надо — хватать без спросу чужие рукописи да ещё улыбаться, будто так и надо.

— Зачитался, — Денис захлопывает папку. — Особенно со слепым здорово…

Когда он воздушные шары покупает. И с тёткой в парикмахерской, и вообще… И вообще я в вас, кажется, влюблён, Иоанна Аркадьевна.

Такие светлые прозрачные глаза — взгляд Яны разбивается об их прозрачность, как птица о стекло. Ну и шуточки. Она сбита с толку и даже забывает про папку. Бестактный, чудовищный поступок Павлина и это его дурацкое признание на фоне поглощения котлет и болтовни про какую-то французскую певичку, приезжающую в Москву с гастролями, не только не отталкивает её, но как бы расцвечивает Павлина новыми, ещё более ядовитыми и притягивающими красками. Чем ядовитей, тем притягательней.

Яна в полном смятении, и сознаёт это, а тут ещё котлеты пересолены, и Павлин подумает Бог знает что, и сама она, внезапно онемевшая и отупевшая, никогда не слыхавшая про эту певичку, и в старом халате в муке, не имеет сил встать, а на кухне давно кипит чайник. Поворачивается ключ в замке — это пришла мама. Они не виделись две недели. Мама врывается в комнату, замёрзшая, стремительная, пахнущая снегом, как сама метель, и плевать ей на Павлина. Холодные губы и руки обжигают раскалённые щёки Яны.

— Ма, да ладно тебе… Ну сдала, сдала, всё хорошо. Потом, ма…

Всё в ней протестует против этого стихийного бедствия — вторжения матери. Сидеть с Павлином, чтобы он пожирал пересоленные котлеты, пил чай, трепался… Лишь бы можно было молча выкладывать на клеёнке узор из хлебных шариков, и чтоб взгляд взлетал и падал, взлетал и падал, разбиваясь каждый раз о ласково-прозрачный ледок его глаз. Воробей, бьющийся в оконное стекло.

Но всё рухнуло. Павлин спешит — у него вечером съёмка. Будут снимать танцы в клубе. Он приглашает Яну, если есть такое желание.

— Нет, нет, сегодня ей надо отдохнуть, вон Янечка совсем, как она выражается, «обалдуревшая», с ног валится…

— Неужели Иоанна Аркадьевна так выражается? Шикарный неологизм. У вас замечательная дочь.

Мама в этом нисколько не сомневается. Павлин целует ей ручку на прощанье.

«Я в вас, кажется влюблён, Иоанна Аркадьевна»…

Яна вся начинена, нашпигована, набита этой фразой. Пронзена ею насквозь, как позвоночником. Мать на кухне наливает из чайника в таз горячую воду, взбивает пену из детского мыла. Мыть голову Иоанне Синегиной — её почётное право, счастье, священный ритуал — целых две недели она была его лишена! Яна чувствует на висках, темени, затылке блаженно-медленное движение маминых пальцев, жмурится, погружаясь лицом в душисто-невесомое тепло взбитой пены.

«Я в вас, кажется, влюблён, Иоанна Аркадьевна».

Может ли это быть хоть чуточку правдой? Они из разных миров. Павлин и… и… Она не знает, с кем себя сравнить. Она пытается увидеть себя его глазами. Павлин, с его экзотическим оперением, длинными сигаретами, фейерверком неведомых ей имён и сведений, ухмылкой уголком рта. С роковой девицей в дублёнке, с пёстрой киношной своей свитой. При мысли о девице в груди у Яны будто заворочался ёж. Колючий и, к тому же, ядовитый. Морской ёж. Его отравленные колючки жгли и кололи, кололи и жгли.

Денис — солнечный день.

— Ты куда с мокрой головой?

— К Линьковым, мне одну книжку надо, я сейчас…

На бегу заматываясь платком, Яна скатывается с лестницы, оглушительно хлопает коричневая дверь с ромбами, холодный воздух с привкусом снега — наркоз, облегчение. Яна бежит мимо пустой скамьи под берёзами, мимо подъезда, где живут Линьковы. По тропинке, дальше, дальше, за поворот, где уже не виден их дом, где начинается Овражья улица с одноэтажными домишками и палисадниками, девственно белая, занесённая снегом. Овражья, с тремя тусклыми фонарями, под которыми кружатся рои снежных хлопьев. Бежит Яна, и её новенькие валенки печатают на снегу узкие кособокие следы-фасолины. Бежит в неприятельский стан, к той единственной, которая может ей помочь. К стиляге и чувихе Люське.

Та же калитка, покосившееся крыльцо, облезлый веник, которым Яна так же сметает с валенок снег, и пропахшая горьковатым угаром комната /Люськина мать из экономии всегда слишком рано задвигает вьюшку/, и она, Яна, в угарной горячке шепчущаяся с Люськой за гардеробом.

Только это уже другая Яна, и Люська другая, восемь лет шли они каждая своей дорожкой, не понимая, осуждая, посмеиваясь друг над другом, но сейчас Люська всё прощает — она великодушна, она победительница.

Люська, Яна хочет походить на тебя, на тех, о ком сочиняла фельетоны, на роковую девицу в дублёнке. Стать для Павлина «своей», пусть даже нацепив павлиньи перья.

Ничего этого Люська не знает. Яна хочет превратиться из Золушки в Принцессу, и роль Феи поручает ей, Люське. Вот и всё. Восемь лет назад Яна чернилами перерисовывала себе на руку Люськину татуировку. Яна к ней вернулась, вот и всё. Угол за гардеробом — давняя Люськина резиденция. К задней стенке прибито зеркало в старинной резной раме. Перед зеркалом — письменный стол, над которым свисает с потолка пыльная лампочка под бумажным абажуром. Люська учится в каком-то техникуме. Готовясь к занятиям, она всегда видит себя в зеркале. Среди циркулей и учебников — карандаш для бровей и коробочки с косметикой.