Юлия Иванова - Дремучие двери. Том II

Они научились ценить время. И многие нашли призвание в той самой «борьбе за освобождение человечества» — юные, чистые, горячие, бесстрашные и полные сил. Чернильницы, фиалочки и сизари забредали всё глубже и глубже на руины когда-то великой страны, помогая отчаявшимся выжить, излечиться, обрести нужное любимое дело и вырваться из смертельных объятий Вампирии.

А главное, разыскивать и выращивать на местах «наших», помня, что «кадры решают всё».

На занятиях Иоанна старалась научить и ребят, и взрослых спрашивать и слушать Небо, внутренний компас совести, внушая, что дар слова — это разговор с Небом. Ты можешь исследовать любую грязную лужу, но как бы лететь над ней со сверхзадачей выбраться, преодолеть, а не плавать в грязи. На этом стоит вся русская классика. Что «за каждое праздное слово придётся дать ответ». Что слово — великий спасатель и соблазнитель. Тебя уже давно не будет на земле, а слово твоё будет продолжать работать на Свет или тьму, осуждая или оправдывая на грядущем Суде. А форма — лишь соус, позволяющий читателю или зрителю усвоить то или иное полезное блюдо. Хотя, конечно, поэзия, музыка, живопись, танец, да и некоторые бессмертные строчки в прозе могут иметь и самостоятельную эстетическую ценность, служить Красоте, как части Божьего Замысла.

Важна не столько тематика, не о чём ты пишешь, а на какого господина работаешь. Слово твоё должно поворачивать стрелку внутреннего компаса в нужном направлении. Можно, например, воспевать кабак, а можно, как Есенин, умирать в нём, задыхаться, видеть в зеркале «чёрного человека»…

Осветить словом лежащий через Тьму Путь. Спаситель сделал это своей жизнью и мученической смертью. Он сам был Слово и Путь. И горьковский Данко, вырвавший из груди сердце, и мрачные стихи юного Иосифа об отвергнутом поэте, жертве напрасной, о тёмном народе, которому не нужны ни жертва, ни Слово, ни Путь, ни Истина, не должны нас смущать. Наше дело — сеять. «Разумное, доброе, вечное». «Светить всегда, светить везде», преодолевая тьму. И избранники увидят, услышат, пойдут и найдут, и на доброй почве прорастет семя, может, через века. Ибо Слово — Творец, и владеющие словом творят действительность, созидая или разрушая… Слово — бессмертно.

Так размышляла о высоком Иоанна, перебирая, в общем-то, пока графоманские опусы и вирши своих слушателей, сознавая, что беседы её скорее религиозно-нравственные, чем творческие. Ей хотелось внушить им самое, с её точки зрения, главное: слово — оружие. Может быть, самое грозное и сильное. При неправильном обращении — массового поражения или безумия. И чем талантливее стрелки, палящие в воздух или по душам, тем опаснее. И будешь стыдиться и страшиться роковых ошибок юности. Ибо «рукописи не горят».

«…И строк печальных не смываю»…

Попадались в общей куче и жемчужины — отдельные строчки, сравнения, находки. Это о взрослых. Что же касается ребятни, то они все были талантливы, подтверждая, что «устами младенца глаголит истина», непосредственны и чисты, хоть и поглядывали на девочек, сочиняли им вирши и тайком курили в туалете.

А вот «как?» — Иоанна и сама не знала. Это от Бога. Хотя, наверное, можно надрессировать…

Она так и сказала: «Вы слышите неясно небесные струны вперемежку с хихиканьем и подвыванием тьмы, и записываете все подряд. Записываете и учитесь отделять одно от другого. Тьма — прежде всего ложь, игра, маска. И бойтесь её романтизировать. Тьма на поверку — глумящийся господин в треснутом пенсне, а не Воланд со шпагой. Тьма — это просто отсутствие Света. Выдернул шнур из розетки — вот вам и тьма. Тоскливо и опасно.

Есть понятие «отрицательного опыта». Поблуждать во тьме, чтобы по-настоящему оценить свет. Получить увечья и шишки, побывать в руках разбойников, даже свалиться в пропасть. Иоанна считала, что такой индивидуальный опыт, возможно, кому-то и будет полезен, но горе тому шофёру, кто насажал полный автобус, не туда завёз или опрокинулся. Сам-то он, возможно, и выберется, а они?..

Не отвлекать, не развлекать и не заманивать в бездну, хотя и полезно иногда подвести к самому краю и заставить отшатнуться в ужасе… В церковь приходят свои, верующие, ну а книга, театр, фильм — доступны всем, толпе. Культура должна быть храмом спасения и для барахтающихся в море житейском одиночек, должна нести им Слово, служить мостом, той самой радугой с Неба для всех и каждого, символом Завета Бога и человека. Певцы и пророки «от Бога» должны дарить людям ту самую красоту радуги семицветной, которая «спасёт мир». Семь цветов, сливающихся вместе в божественную белизну Преображения, о которой грезил Ганя…

— Как узнать волю Неба? — спросили Иоанну. Вопрос, который она сама часто задавала духовникам. Ей, например, помогала молитва. Одно было ясно — Истину надо искать, как главное дело жизни, вести напряженный ежедневный подкоп из камеры смертников на волю, когда в любой момент за тобой могут придти.

Церковь взывает ко «внутренним», культура к «лежащему во зле миру», ко «внешним». Миссионерская деятельность подразумевает прямую проповедь Евангелия, культура — проповедь в символах, образах, красках и звуках.

Искусство — от слова «искус» — красивая оболочка, доведённое до совершенства внешнее мастерство может искушать, соблазнять, уводить в область броской обёрточной пустоты фантика без конфеты.

Ей нравилось вместе с ними рассуждать, думать, искать. Это был народ мыслящий, спорящий едва не до драки, ей было с ними интересно, хоть «жемчужин» в отличие от школьной группы, было маловато.

«Пойдём гулять скорее в лес, Пока он ночью не исчез», — сочинил один второклассник.

Посещала она с удовольствием и бассейн, и сауну, делала утреннюю гимнастику — врач назначал индивидуальный комплекс — знай гляди на экран и повторяй, пока не разучишь, А потом можно заниматься на балконе, в парке…

Были спортзалы, выдавались коньки и лыжи, на замёрзшем пруду играла та же музыка, что когда-то в парке Горького, так же катались рука об руку и друг за другом… Она тоже рискнула надеть коньки и удивилась, что ничего не забыла — Боже, сорок лет прошло… Только чуть болели с непривычки ноги, а в груди упоительно замирало от этих вальсов и танго, как в ранней юности, когда они с Люськой в последний раз купили детские билеты, а контролёрша издевательски огляделась: «Ну и где же ваши дети?» «Вот и прошла жизнь,» — подумала она снова без особой грусти, скорее удивлённо, вспомнив, как под этот же вальс «Берёзка» сорок лет назад, сидя на скамье, растирала заледеневшие пальцы на ноге и очень боялась, чтоб никто не увидал дырку на шерстяном носке. Она и сейчас видела перед собой этот коричневый с красной каймой носок с протёртой пяткой — на расстоянии в сорок лет, и опять её несли крылья и казалось — всё впереди.