Анна Овчинникова - Друг и лейтенант Робина Гуда

— Вранье! Мы забрали тогда всего два бочонка! И где они теперь? Может, Хантингдон думает, мы храним их на память о жирном купчине?

— ...и, наконец, семь мешков гороха, отнятые у помощника эконома Ньюстэдского аббатства.

— Не брали мы никакого гороха!!! — от рева аутло раскричались вороны на зубцах замковой стены.

Я молчал, зная, что орать бесполезно. Нас взяли за глотку и будут трясти до тех пор, пока не вытрясут все до последнего пенни. То, что мы забирали на лесных дорогах в течение двух лет, и то, чего мы в глаза не видали, — все это значилось в списке, представленном Хантингдону шерифом ноттингемским. Подумать только, служа у вице-графа командиром наемников, я и не подозревал о существовании подобного списка. Мне и в голову не приходило, что казначей шерифа учитывает нашу добычу скрупулезнее, чем учитываем ее мы сами. И что в то время, как Робин и другие вольные стрелки беспечно расшвыривают награбленное, в Ноттингеме составляется реестр их доходов, куда включается и многое из того, что вовсе не лежало на совести «волчьих голов». Как, например, семь мешков гороха, по словам эконома Ньюстэдского аббатства, отнятые у него негодяями-аутло.

— Я знаю, что мы не брали никакого гороха. — Тук поднял глаза от листа пергамента. — Я ж все время обретался с вами, помните? Но попробуйте-ка доказать, что помощник эконома сбыл кому-нибудь этот горох или по пьянке свалил его в ручей! Так что теперь нам придется расплачиваться за каждого вора и растратчика в округе, ничего не попишешь...

— Да пошел Хантингдон в...

— Погоди, Вилл, — остановил я крестного, приготовившегося к длинному залпу ругательств. — Пусть фриар выложит все до конца. Давай подводи черту, Тук, — во что нам встанут чужие растраты и наши собственные подвиги?

— Хантингдон не требует, чтобы мы вернули прошлогодний горох или полусгнившее сукно. — Тук устало перевернул пергаментный лист. — Он сказал, что не собирается торговать всякой дрянью — потому мы должны заплатить ему деньгами за все добро, которое было украдено шервудскими разбойниками со дня Святого Марка одна тысяча сто девяносто второго года от Рождества Христова до нынешнего дня. Что, согласно подсчетам шерифского казначея, составляет сумму... — брат Тук остановился и сделал глубокий вдох, а мы все, наоборот, перестали дышать, — составляет сумму в девятьсот девяносто семь фунтов шесть шиллингов и шесть пенсов.

Во дворе замка Аннеслей воцарилась мертвая тишина.

Сумма, которую назвал брат Тук, шандарахнула нас, как удар окованного железом тарана. Но главный удар ожидал нас впереди.

— Хантингдон требует, — фриар откашлялся, прежде чем продолжить, — требует, чтобы мы уплатили ему означенную сумму в течение трех дней, иначе он отдаст Робина ноттингемскому шерифу. Певерил готов купить Робина Гуда за полторы тысячи фунтов, половину выплатив сразу, а остальное — до конца года. Хантингдон говорит, если мы не вручим ему выкуп до заката третьего дня, он сдаст Робина шерифу и мы никогда больше не увидим своего главаря.

Вот теперь монах закончил и принялся медленно сворачивать пергамент.

Аутло, собравшиеся во дворе замка Ли, молчали, молчал и сам хозяин Аннеслея, сидя на перевернутом бочонке с мрачно скрещенными на груди руками. Только Катарина, стоя рядом с отцом, открыто сияла, и, чтобы не видеть ее торжествующей улыбки, я снова повернулся к брату Туку:

— И кое-кто еще называет разбойниками нас... Фриар, на сколько потянет наше добро?

— Я уже подсчитал, — монах опустился рядом со мной на скамью. — В звонком металле у нас имеется триста девяносто шесть фунтов шесть шиллингов. Зима стала нам недешево, братия мои.

— А сундуки с добром в Волчьем Яру? — тупо спросил Дикон Барсук.

— Даже если удастся загнать их за три дня, в лучшем случае это даст еще фунтов шесть-семь, — таким же тусклым голосом сообщил монах.

— То есть у нас есть меньше половины того, что требует Хантингдон. — Я прикрыл глаза, но тут же снова открыл их, услышав голос Ричарда Ли:

— Вы забыли — я должен вам четыре сотни.

Не успел никто из вольных стрелков ответить, как вмешалась Катарина:

— Отец! Мало того, что ты рисковал Аннеслеем, своей жизнью и милостью короля ради этих грабителей, ты еще собираешься давать деньги на выкуп их главаря?! Да его следовало казнить уже давным-давно! Если шериф наконец-то его вздернет, это будет лучшим деянием Вильяма Певерила!

Аутло глухо заворчали; только то, что Катарина была моей женой, удержало их от более энергичного выражения негодования.

— Катарина. — Ричард Ли по-прежнему говорил очень спокойно, но нехорошо прищурился, взглянув на дочь. — Я помню, как ты возмущалась, услышав песню лондонского менестреля о великодушном поступке Ричарда Львиное Сердце, выкупившего из дамасской тюрьмы Вильгельма де Прателя[61].

— А разве я была неправа? — воскликнула Катарина. — Король отдал десять пленных эмиров за придворного рыцаря, но не дал ни единого золотого из своей огромной военной добычи на выкуп других пленных христиан! Что с того, что ты спас Ричарду жизнь в Арсурской битве? Король и пальцем не пошевелил, чтобы тебе помочь, наверное, потому, что ты не называл его по тридцать раз на дню «великим»! Ричард раскошеливается только тогда, когда рядом стоит менестрель, готовый воспеть его великодушие, а если нет — он становится скупее аббата Герфорда и безжалостней дикаря Гисборна...

— Да, я хорошо узнал чужую неблагодарность. И потому всегда расплачиваюсь со своими долгами, — отвернувшись от ярко-пунцовой Катарины, Ли посмотрел на меня. — Но даже вкупе с моим долгом нам не хватает более ста фунтов до той суммы, которую требует граф Хантингдон.

— Вы ничего нам не должны, сэр Ли, — тихо проговорил я. — Все долги были оплачены и закрыты в тот миг, когда вы впустили нас в замок. Но — спасибо. Мы вернем эти деньги сполна, как только...

— А еще сотни у вас нету, сэр рыцарь? — простодушно спросил Барсук. — Нам самим ни в жизнь не раздобыть за три дня такую кучу деньжищ!

Ли не оскорбили эти слова, но он медленно покачал головой:

— Я могу найти еще фунтов десять, а если продам то, что можно быстро продать, примерно столько же... В лучшем случае.

— Как ты думаешь, Хантингдон не согласится продлить нам срок? — спросил я Тука.

Монах ответил не задумываясь:

— Никоим образом. Я уж пытался растолковать жадному мерзавцу, что в Шервуде нет дубов, на которых росли бы золотые желуди, но он не пожелал меня слушать. Вынь да положь ему без малого тысячу фунтов к закату третьего дня, иначе... Иначе он получит эти деньги если не от нас, так от шерифа ноттингемского.

Добыть за три дня сумму, составляющую годовой доход среднего монастыря... Пресвятая Богородица, пошли нам какого-нибудь толстосума, да поскорее!