Олег Курылев - Шестая книга судьбы

В прениях сторон и опросе свидетелей не было никакого смысла. Фрейслер предложил прокурору выступить с речью, после чего намеревался сам сказать несколько «теплых» слов. Но в этот момент из-за окон послышался протяжный вой сирен.

Американцы.

Днем их очередь. Секретарь испуганно взглянул на председателя и объявил перерыв. Все поспешно кинулись к выходам. Фрейслер, зная, что пять минут у него есть, не спешил. Собрав папки, он, сопровождаемый помощниками, степенно направился к высоченной двустворчатой двери с имперскими орлами на панелях.

В коридоре царила сутолока. Многие уже бежали. Председатель презрительно усмехнулся, посмотрел, как из зала выводят под руки немощного полковника, и пошел к лестнице.

Шарахнули зенитки. Он прибавил шаг, но тут вдруг вспомнил, что оставил свой блокнот в зале на полочке под столом. Нельзя было допустить, чтобы эта пухлая книжица пропала или не дай бог попала в чужие руки. Фрейслер повернулся и, отмахнувшись от чьего-то удивленного вопроса, быстрым шагом пошел назад.

Когда до дверей с орлами оставалось метров десять, в окнах звякнули стекла и прокатился первый тяжелый гром. Тонные бомбы посыпались как раз на Шенеберг. До сих пор он был одним из тех берлинских районов, который довольно счастливо избегал больших разрушений. Фрейслер остановился, метнулся было назад, но, услышав, что гром удаляется, бросился к дверям.

Одновременно с тем, как он вбежал в зал заседаний, туда, пробив крышу и верхние этажи, рухнула двухсотпятидесятикилограммовая бомба. Они почти встретились возле его председательского кресла. И эта их встреча была короткой…

Через несколько часов, когда разгребали развалины и вытащили из-под обломков обрывки судейской мантии, кто-то связал этот факт с фактом исчезновения председателя Народного трибунала. Он оказался в числе трех тысяч берлинцев, погибших в тот день. Случилось невероятное — полковник с оборванными пуговицами, которого вводили в зал суда под руки, пережил (правда, ненадолго) самого Фрейслера.

Вместе с «моим Вышинским» погибло и дело Эрны Вангер. Остались только выписка и копия протокола. Как раз в тот день, третьего февраля 1945 года, Эрна входила в ворота концентрационного лагеря Равенсбрюк. Она не предполагала, что разорвавшаяся несколько часов назад в Берлине небольшая авиабомба, изготовленная где-то в штатах Огайо или Массачусетс, спасла ей жизнь.

— Мне нужна Эрна Вангер. Ты получил ее несколько дней назад.

— Я не ошибаюсь, ее привезли из Баварии?

— Не ошибаешься. А раз знаешь, откуда ее привезли, то, возможно, прочел подпись под копией приговора. Там стоит фамилия моего сына.

Генрих Кристиан, шестидесятитрехлетний штурмбаннфюрер СС, стоял на пустом апельплаце аккуратно распланированного лагеря Равенсбрюк. Летом здесь было даже уютно. Сразу чувствовалось, что это женский лагерь: клумбы с цветами, свежевыкрашенные домики для персонала, добротные бараки, всегда прибранная территория.

Теперь, правда, мела снежная поземка. Между пальцами правой руки штурмбаннфюрера, защищенными толстой кожей перчатки, дымилась сигарета. Его собеседником был заместитель уехавшего на какое-то совещание лагерфюрера Курт Пельтцер.

— Просто хочу на нее посмотреть.

Генриху Кристиану, так и оставшемуся по причине буйности и ершистости характера начальником одного из небольших лагерей, хотелось взглянуть на ту, ради которой его всегда послушный сын вдруг бросил вызов самому Фрейслеру. Что это за фифа такая, посмевшая тявкнуть на фюрера? Что нашел в ней его дурачок? Четыре дня назад Петер на коленях умолял отца позаботиться об Эрне. На следующий день он уезжал в учебный лагерь и недели через три, если не раньше, должен был отправиться на фронт. Что ж, сам виноват, решил тогда старый Кристиан. Тягаться с президентом нарсуда ему было не под силу. Он терпеть не мог этого костлявого живчика, хотя не был с ним лично знаком. Слишком уж не уважал тот старые заслуги своих клиентов. Ты, конечно, можешь послать в петлю или под косой нож генерала и даже фельдмаршала, если они предатели, а тебе дана такая власть, но не унижай их. Не позорь тех, кто прошел Ипр, Марну, Верден и Седан, когда ты сам, жалкий адвокатишка, отсиживался в тылу. Этим самым ты унижаешь немецкий мундир и заслуженные награды. Ты плюешь в наше прошлое. И вообще, что за привычка сдирать кресты, пожалованные еще кайзером?

Как раз такой прямой и ворчливый, особенно в последнее время, склад характера и подпортил служебную карьеру Генриха Кристиана. Впрочем, теперь это уже не имело никакого значения.

Шарфюрерина, цепко держа за локоть заключенную, подвела ее к эсэсовцам и вытянулась по стойке «смирно». Пельтцер велел ей проваливать и еще раз сам осмотрел новенькую.

Длинный полосатый халат с красным политическим треугольником на груди и номером, косынка на коротко остриженной голове. Что там надето под халатом, не разберешь. Не осталось ни единого признака женской фигуры. Лицо покраснело от холодного ветра. Побагровевшие кисти рук с тонкими пальцами беспрестанно потирают друг друга. Она кашляет, в ее глазах явственно видна болезнь. В них уже не осталось мольбы, совершенно неуместной в этом царстве холода и жестокости. В общем, обычное зрелище.

Пельтцер повернулся к старому знакомому.

— Я буду у себя.

Обоим эсэсовцам, одетым в кожаные пальто на меху, было невдомек, что здесь кто-то может мерзнуть.

Генрих Кристиан подошел к трясущейся от холода девушке и, скрипнув кожей перчатки, взял ее левой рукой за подбородок. Он приподнял ее голову и уставился прямо в глаза.

— Ты спала с моим сыном?

Эрна испуганно смотрела на хмурое лицо человека с алюминиевым черепом на черном околыше фуражки и не понимала, чего он хочет.

— С Петером Кристианом, — добавил он.

— С Петером? — прошептала она. — Вы отец Петера?

— Петера, Петера, — буркнул штурмбаннфюрер и, отпустив Эрну, отошел на два шага в сторону, встав к ней вполоборота.

В памяти Эрны возникла стена со скрещенными саблями, большим револьвером и фотографиями. Она пыталась вспомнить портрет мужественного колониального инспектора с «винчестером» на плече. Но все было зыбко. Только заломленная шляпа, полуголые негры, Килиманджаро…

— Мне было пятнадцать лет…

— А потом?

— Мы ни разу не встречались. И больше пяти лет ничего не знали друг о друге. — Она сделала шаг к эсэсовцу. — А где он сейчас?

Кристиан-старший повернул к Эрне свое грубое лицо и еще раз оглядел ее с ног до головы. «Долго не протянет».

— Отправляйся обратно.

Он отшвырнул сигарету и зашагал в сторону административных построек.