Миротвор Шварц - Всё не так

— Конечно, доволен, — ответил я. — Ведь 1:1 в гостях — это отличный результат, куда лучше, чем 0:0.

Это действительно было так. Как известно, в случае равенства мячей по итогам двух матчей предпочтение отдается той команде, которая забила больше голов на чужом поле. И теперь для общей победы после 1:1 в Сеуле нам хватило бы и 0:0 во Владивостоке.

— А как насчет вашей игры, Александр? — задал журналист новый вопрос. — Довольны ли вы собственным выступлением?

— Вообще-то я почти и не играл, — скромно потупился я. — Так, за десять минут до конца на замену вышел…

— Но ведь именно вы забили такой важный гол! — воскликнул Каминский. — И как забили! Я занимаюсь спортивной журналистикой уже лет пять, но такого удара не видел еще никогда. Где вы так научились, Александр?

— В детско-юношеской спортивной школе «Гомсельмаш», — усмехнулся я.

— Простите, где? — не понял журналист.

— В городе Гомеле, господин Каминский. В Белорусской ССР.

— Ах, вот как… — протянул Каминский. — Так вы, стало быть, эмигрант из Советского Союза?

— Именно так, — кивнул я.

— А какими же, простите, судьбами? Каким, так сказать, ветром вас занесло в нашу дремучую провинцию?

— Таким же, как и всех, — пожал я плечами. — Израильская виза, аэропорт «Лод», посольство ДВР, аэропорт «Семенов».

— Смотри ты… — присвистнул журналист. — А я бы ни за что не догадался.

— Ну, не все евреи обладают типичной внешностью, — усмехнулся я. Сам-то Каминский обладал еврейской внешностью в полной мере.

— Стало быть, Александр, — задумчиво сказал Каминский, — вы у нас как Колобок. От СССР ушли, от Израиля ушли, к нам в ДВР пришли.

— Можно сказать и так, — согласился я.

— Значит, повезло и вам, и нам, — заметил журналист. — Понимаете, Александр, футбол-то у нас в ДВР очень любят, но на международной арене дальневосточная сборная пока ничего серьезного собой не представляет. Равно как и клубы. И потому любой успех, даже на молодежном уровне — это бальзам на раны наших болельщиков. Так что, господин Морозов, извольте-ка привыкать к сладкому бремени славы.

Бремя славы так бремя славы. Возражать я не собирался.

Слава славой, а на вокзале меня встречала только Катя. Впрочем, жаловаться мне было не на что — она крепко меня обняла и одарила доброй дюжиной жарких и страстных поцелуев.

— Хорошо быть футболистом, — перефразировал я цитату из «Всемирной истории» Мела Брукса, когда получил наконец возможность говорить.

— Саша, ты же знаешь, что я люблю тебя не только за это, — улыбнулась Катя, перефразировав известный анекдот про Чайковского.

Обняв друг друга за плечи, мы двинулись к стоянке, где была запаркована Катина «Тойота».

— А у меня тоже есть чем похвастаться, — загадочным тоном сказала Катя.

— Ты тоже вчера забила гол? — пошутил я.

— Лучше! — торжествующе воскликнула Катя. — Мой серьезный разговор с дедушкой наконец-то состоялся!

— И о чем же вы говорили? — спросил я, уже подозревая, какой будет ответ.

— О тебе, Сашенька, как я и думала! И знаешь что? Дедушка сказал, что всецело одобряет мой выбор. Он очень доволен, что у меня появился такой достойный кавалер.

— «Кавалер»? — переспросил я, не будучи вполне уверен в значении этого слова.

— Ну, бойфренд. Дедушка-то англицизмов не любит, как и англичан. Предпочитает русские архаизмы.

— Что ж, я очень рад, — искренне ответил я.

— А уж как я рада, — воскликнула Катя, — ох, Сашенька, ты бы только знал! Конечно, я и так знала, что ты ему нравишься, но услышать от него эти слова, да еще и во время серьезного разговора…

— То есть моя кандидатура одобрена как бы официально, — хмыкнул я. — И все потому, что я вчера забил гол?

— Да нет, Саша, мы ведь говорили вчера утром, еще до матча. После того разговора уже было совершенно не важно, забьешь ты гол или нет. Ох, Саша, милый, любимый мой, ты бы только знал, какая у меня гора с плеч свалилась! Так хорошо теперь на душе, прямо благодать…

— Мне тоже хорошо, — сказал я, после чего остановился, обнял Катю и нежно поцеловал ее прямо в губы. — А теперь еще лучше.

— Слушай! — вдруг сказала Катя. — Саша! Ты позавчера говорил, что твои родители едут в этот уикэнд на дачу, да?

— Ну да, — кивнул я. — Сегодня суббота, нихт вар? Значит, вчера вечером уехали, а вернутся завтра.

— Тогда едем сейчас к тебе!

— Зачем?

Такой уж я человек — то и дело задаю глупые вопросы.

Я повернулся на правый бок.

— Тебе… было хорошо? — спросил я несколько усталым голосом.

— Да. Очень. Очень-очень, — изможденно улыбнулась мне Катя.

— Даже несмотря на?..

— Даже несмотря на боль. Я все равно счастлива, Саша. Потому что ты — мой первый мужчина. Первый, последний и единственный.

Я чуть не задохнулся от нежности. Ради таких моментов действительно стоит жить.

— А я? — спросила Катя.

— Что «ты»?

— А я у тебя какая? Пятая, шестая, десятая?

— Зачем же десятая? Первая, — слегка несмело сказал я чистую правду.

— Да ну? — улыбнулась Катя. — А ведь ты… все делал, как будто уже опыт есть, и немалый.

— Просто я… читал соответствующую литературу, — уклончиво ответил я.

Естественно, я не стал объяснять, что немалую роль в моей теоретической подготовке играла порнуха, которую я не столько читал, сколько… впрочем, это не существенно.

— Правда? Значит, я действительно у тебя первая? Так ведь это очень зд о рово! Ну подумай сам, Саша — любить одну-единственную женщину всю жизнь!

Большинство моих приятелей от подобной перспективы пришли бы в ужас, а то и застрелились. Меня же такой расклад вполне устраивал, тем более что речь шла о Кате.

— Конечно, зд о рово! — согласился я.

— Я так счастлива, любимый мой, — нежно посмотрела на меня Катя. — Сегодня лучший день в моей жизни. Хочется рассказать всему миру. Но нельзя. Даже подружкам. Даже по секрету. Ведь разболтают.

— Да, — вздохнул я, — теперь у нас от твоего дедушки есть сразу два секрета.

— С другой стороны, — улыбнулась Катя, — с секретами даже интереснее.

Я снова вздохнул и сел на кровати, поджав под себя ноги.

— Катя, ну сколько же можно? Ну сколько это будет продолжаться? Я ничего не имею против твоего деда, если не считать его антисемитизма, да и он вроде как во мне души не чает — но ведь я не могу с ним нормально общаться! Мне постоянно нужно помнить о том, что я не могу сказать ни слова о своей национальности. Не могу даже упомянуть о своем советском прошлом. Не могу рассказать как следует о своей семье, не наврав при этом с три новых короба. Не могу познакомить Бориса Глебовича со своими родителями, не могу пригласить его сюда. И сколько же времени это будет продолжаться? Пока, не дай Бог, с ним чего-нибудь не случится?