Олег Шушаков - Горошина для принцессы

С тех пор, как существует армия, жизнью военного человека распоряжается командование. В самом прямом смысле этого слова. И послать его на смерть имеет полное право, а в некоторых случаях даже обязано это сделать.

Впрочем, в военное время человек быстро свыкается с угрозой гибели. Когда вокруг постоянно убивают, волей-неволей становишься философом и приходишь к мысли, что смерть является неотъемлемой и абсолютно неизбежной составляющей бытия. И идешь под пули, когда прикажут. Даже, если приказ кажется совершенно идиотским, а смерть - бессмысленной.

Но это в военное время! А сейчас оно было, как бы, мирное…

Почему же незримая коса безжалостно выкашивала ряды красных командиров и комиссаров, прореживая их круче, чем любая, самая кровавая междоусобица? Ведь, столько лет уже прошло с тех пор, как окончилась Гражданская война!

Или она все еще продолжалась?

Впрочем, в условиях постоянного давления и угрозы со стороны мирового империализма о спокойной жизни можно было только мечтать…

И своевременно проводить регламентные работы на бронепоезде. Который стоит на запасном пути. Под парами. Как ему и положено. На всякий случай.

А пока суд да дело, страна ударными темпами строила светлое будущее, и рекорды били не только стахановцы в синих фуражках с малиновыми околышами…

Шахтеры выдавали тонны угля на гора. Доярки и пастухи, раз за разом, увеличивали надои и привесы. Рабочие выкатывали из цехов трактор за трактором, самолет за самолетом.

А сталинские соколы продолжали штурмовать небо…

В самом конце июня Владимир Коккинаки и Александр Бряндинский совершили беспосадочный перелет по маршруту Москва - Хабаровск - Спасск-Дальний, за сутки одолев на самолете ЦКБ-30 «Москва», модифицированном дальнем бомбардировщике ДБ-3, более семи с половиной тысяч километров.

От Байкала до Хабаровска они летели в непосредственной близости от границы, на которой как обычно было неспокойно. Самураи вовсю бряцали оружием. И этот, казалось бы, вполне мирный перелет, преследовал совершенно определенные цели.

Серийный ДБ-З нес до тонны бомб на внутренней подвеске. И не мешало напомнить кое-кому о том, что рекордные перелеты советских летчиков могли иметь и имели сугубо практическое значение…

Не отставали от мужчин и женщины.

Буквально через несколько дней после перелета Коккинаки и Бряндинского женский экипаж в составе Полины Осипенко, Веры Ломако и Марины Расковой установил сразу три мировых авиационных рекорда, совершив на модифицированном морском ближнем разведчике МП-1бис беспосадочный перелет по маршруту Севастополь - Киев - Новгород - Архангельск. Десять с половиной часов отважные девушки шли над сушей на летающей лодке…

Страна дышала полной грудью, а Владимир жил в каком-то ином измерении.

Он читал газеты. Он, как и все вокруг, радовался успехам социалистического строительства, новым рекордам и достижениям. Он подписывал бумаги, отдавал приказы и руководил полетами. И сам много летал, оттачивая свой, и без того филигранный, пилотаж…

Но вся эта жизнь казалась ему какой-то ненастоящей.

Она была, как декорация… Пейзаж нарисован на заднике сцены, фасад сделан из холста и фанеры, рассветы и закаты льются из-под цветной заслонки прожектора… А люди - всего лишь персонажи. И произносят слова, придуманные за них известным драматургом.

Он выходил из дому и окунался в эту жизнь. Чувствуя себя, как зритель, внезапно очутившийся на сцене прямо посреди спектакля. Шекспировские страсти ошеломляли, но где-то в глубине души сидела непонятная уверенность, что все это просто пьеса. Что вечером, переодевшись и смыв грим, герой со злодеем раскупорят бутылочку красного винца и разопьют ее прямо в гримуборной, выбросив из головы заученные фразы.

Лишь рядом со Снежкой Владимир ощущал жизнь во всей полноте. Только ее глаза, только ее губы, только ее руки наполняли этот мир смыслом…

К этому времени у них уже выработался свой особый язык отношений. И он без всяких слов и пояснений точно знал, в каком настроении любимая…

Если на ней было ее старенькое ситцевое платьице, это означало, что она или недовольна поведением Владимира, или просто чем-то расстроена, и надо быть очень осторожным, чтобы не навлечь на себя грозу, сверкающие молнии льдисто-серых глаз, неожиданные упреки, а иногда и поток, совершенно необъяснимых с точки зрения мужской логики, слез…

Если Снежка была довольна жизнью, то одевала одно из платьев, которые он ей подарил. Она порхала по квартире, напевая что-нибудь веселое, и освещала ее своей улыбкой. А Владимир просто сидел и смотрел на нее, и его душа наполнялась нежностью и теплом…

Если она надевала его любимое бело-синее платье в полоску с широким поясом, это означало, что Владимиру удалось ей чем-то угодить, хотя он часто и сам не знал, чем именно. Тем не менее, пользуясь выпавшей удачей, он мог добиться от нее всего, чего бы ему ни захотелось. Непокорная и поперечливая Снежка, словно по волшебству превращалась в образцово-показательную и послушную командирскую жену. Такое случалось не часто, и Владимир высоко ценил эти мгновения…

Если же в коридоре его встречала прекрасная нимфа, на которой была лишь полупрозрачная шелковая рубашка (наиболее употребительная фраза их необычного языка), он без предисловий подхватывал ее на руки и уносил в дальнюю комнату.

Если у него хватало терпения, конечно…

Если его не хватало, то он успевал добежать только до тахты. Ясное дело, на то, чтобы снять одежду времени уже не оставалось совсем, и они яростно любили друг друга в том, в чем были…

Но, если Владимир все-таки находил в себе силы донести ее до кровати, то все было иначе…

Им нравилось ласкаться на этой старой армейской койке. Которая так звонко подпевала им, поскрипывая своими пружинами во время их нежных любовных игр!

Владимир приносил Снежку в комнату и укладывал на кровать. Она сквозь густые длинные ресницы наблюдала, как он неторопливо снимает с форму и нижнее белье. А он любовался ее красотой, лаская взглядом чудесные изгибы и округлости ее тела, прикрытые нежным белым шелком. А потом опускался перед ней на колени, и начиналось священнодействие.

Верхнюю пуговку Снежка никогда не застегивала, поэтому сначала он расстегивал нижнюю. И распахивал полы ее рубашки. И Снежка, замирая от сладкого томительного ожидания, закрывала глаза… А его ладони, медленно скользя по гладкой ткани, двигались вверх и расстегивали, наконец, вторую пуговку.

После такого трудового подвига, им, конечно, требовался отдых. И они находили успокоение, лаская еще укрытые прохладным шелком груди…

Немного отдохнув и собравшись с мужеством, его руки расстегивали следующую пуговку и распахивали отвороты рубашки.