Владимир Булат - Лишь бы не было войны!

строительства на Конке гидроэлектростанции была признана бесперспективной. Вот

пример вопиющей капиталистической бесхозяйственности, нарушающей экологическое

равновесие в масштабах отдельно взятой реки! Я помню, когда в детстве мне

рассказывали эту легенду, я представлял некое внезапное половодье Конки: уровень

воды, стремительно поднимаясь, затопляет берега, приливная волна мчится по

упирающейся в берег улице Гоголя и достигает большого незаасфальтированного

перекрестья булыжной мостовой в центре города. В центре на третьем этаже

массивного сталинского дома с отличным видом на главную площадь города жили мы.

Говоря "мы", я не совсем прав. Ваш покорный слуга провел свое детство в двух

разных местах, похожих друг на друга как Кабул и Хельсинки. Мой папа, обрусевший

немец Отто Вольфгангович Блюхер, родился в Крыму, и после окончания Ростовского

университета был направлен на практику (по специальности он инженер-строитель) в

Запорожье. Там он познакомился с моей мамой — студенткой педагогического

института. А потом по распределению папа оказался в Энгельсе — столице Немецкой

республики на Волге, находящейся под личным покровительством каждого очередного

фюрера немецкого народа. Таким образом, шесть зимних месяцев я проводил в

Энгельсе, а шесть летних — в Орехове. Энгельс — город, описанный Львом Кассилем

в "Кондуите и Швамбрании" (эта книга одно время была моей настольной

принадлежностью) — запомнился мне мало. В памяти всплывают лишь три сцены: я в

детсадиковском углу, куда я попадал не реже двух раз в день; давка в

переполненном зимнем автобусе, и я, прижатый тепло одетыми телами людей к стеклу

кабины шофера, вглядываюсь в темноту заснеженной трассы с красивыми немецкими

домиками по обочинам и рассматриваю календарики с портретами Гитлера и

Геббельса, приклеенные водителем к кожаной обивке приборной доски; мультсериал

по мотивам сказок Гауфа по немецкоязычному республиканскому каналу.

Орехов мне помнится гораздо лучше, и хотя я уже пятнадцать лет не был там, я бы

и сейчас не заблудился на тенистых ореховских улочках, поросших шелковицами

(кстати, в Ленинграде половина моих знакомых понятия не имела о шелковице) и

платанами. Я никогда не забуду того цветущего и привольного августа тех

разноцветных клумб, вокруг которых я — трехлетний — бегал за соседской девочкой,

и того фотографа районной газеты, который нашел в нас отличный типаж для

иллюстрации к статье о детских радостях среди чарующих цветов (цитирую почти

дословно вырезку из той газеты, сохранившуюся у меня по сей день). Я помню

навязчивых мух в нескончаемой очереди за мясом (дед никогда не пользовался

спецраспределителем — как бы это кому ни показалось странным!), погребную

прохладу почтового отделения с узкими южными оконцами, райком партии из мелкого

белого кирпича через дорогу от нашего дома (в просторечье его величали "Белый

Дом", и я — пятилетний — слыша по телевизору в новостях: "Грязная возня Белого

Дома…" и т. д., был в полной уверенности, что большая политика делается здесь,

рядом, на другой стороне улицы), карикатуры, бичующие пьянство, на специальных

щитах у автовокзала и уходящую в бесконечность украинскую степную дорогу,

обсаженную по краям двумя шеренгами пирамидальных тополей.

Дед был начальником милиции, бабушка — учительницей: две самые популярные

профессии. Когда дед вечером после работы гулял со мной по одному и тому же

маршруту: от памятника Ленину на центральной площади — через обширный парк — к

автовокзалу у моста через Конку — и дальше вдоль реки до мясного магазина, с ним

здоровались постовые милиционеры, чиновники, возвращающиеся домой после восьми

часов необременительной провинциальной службы, владельцы скооперированных

еврейских лавочек у автовокзала (юденблок, специально устроенный в пятьдесят

втором году, располагался на окраине города за автовокзальной площадью),

немец-портной Ганс Гете, обшивавший весь городской Олимп — он всегда до вечерам

играл в парке на губной гармошке, выказывая ноль эмоций по поводу пиликанья

еврейских скрипок за три квартала, продавщицы киосков "Союзпечать". В этом по

своему великом городе на двадцать девять тысяч душ по переписи 79 года я не

помню никаких особых преступлений, и даже входные двери, как в средневековых

утопиях, запирались лишь на ночь.

Литературный русский язык был неизвестен мне лет до шести: Орехов поголовно

говорил на том жутком полу-русском, полу-украинском койне, которое бытует в

юго-восточном углу Украины со времен Тараса Бульбы, а на берегах Волги я

изъяснялся куда лучше на немецком, чем на русском. Судьба моя радикально

изменилась около 80-го года. В том году папу перевели в Ленинград (он строил

какие-то секретные объекты на Карельском перешейке), а дед вышел в отставку и

купил "поместье", как он сам его в шутку называл, на севере Молдавии в

украинском селе (честно говоря, наше родовое поместье существует и по сей день в

Черниговской области, оно было конфисковано в 1920 году и перестроено под

сельскую библиотеку, а десять лет спустя — под правление колхоза, которое еще

десять лет спустя сгорело дотла, и с тех пор так и стояло заброшенное).

Первое, что я запомнил в зимнем Ленинграде 1980 года, были шикарные сталинки в

Автово, импортная "Пепси-кола" и знаменитые ленинградские молочные сосиски,

которые долгое время были моим излюбленным блюдом. Год спустя я был затянут в

ученическую форму с белым поясом из искусственной кожи и засажен за науки. Не

припомню, чтобы я прилагал сколько-нибудь значительные усилия к учебе. Все

предметы делились для меня на две части: те, которые давались мне легко —

история, география и биология — на которые я не тратил много времени, и, как

выражалась мама, "пасынки", которые мне вовсе не давались — физика и математика

— хоть сиди за уроками круглые сутки. Как сейчас вижу себя в школьной форме

цвета морокой волны с пионерским галстуком и фуражкой с гербом Ленинграда, ни

свет, ни заря преодолевающего короткое расстояние до серо-кирпичной трехэтажной

школы. В школьные годы проявился мой организаторский талант: я входил в

пионерский, а затем комсомольский актив класса и школы, был политинформатором и

в своих обзорах бичевал троцкизм, ревизионизм, коминтерновщину, диссидентство,

сионизм, пацифизм и прочие враждебные Советской Власти доктрины, участвовал в

выпуске стенгазеты, исторических олимпиадах и биологических викторинах. Не