Владимир Булат - Лишь бы не было войны!

форме, но без фуражки. На вид лет 20. Да это же мой прадед Иван Сергеевич

Тарнавский! С ним дама в дорожном платье и вуали. Это его жена, моя прабабушка —

Ханна Николаевна, в девичестве фон Трампедах. Ей — 17. Мысль мчится, обгоняя все

поезда вместе взятые. Я таинственным образом перенесся на сей раз в прошлое — в

лето 1917 года — еще не все потеряно — договариваемся с поручиком — и к

Корнилову — чтобы шел на Петроград без малейших колебаний и вешал всю

демократическую сволочь! "Блажен, кто посетил сей мир в его минуты роковые!" В

душе — оркестр и слезы. Но тут поручик замечает, что на мне креста нет. Начинаем

спорить. Я готовлю целую тираду апологии наших прекрасных славянских богов.

Ханна Николаевна, как-то постарев на глазах, нас примиряет. Смотрю в окно. Поезд

уже едет вдоль Днепра. На Днепре громадные валы, вровень с поездом, который едет

по обрыву на высоте десяти метров над уровнем воды. Это напоминает вагнеровскую

увертюру. Невероятно хорошо вижу без очков; все яркое и красочное, как на

американском буклете. Дальше водная гладь, над которой встает солнце. Несколько

девчонок в футболках и закатанных до колен спортивных штанах моют ноги в воде.

Так хорошо вижу, что различаю маникюр на ногтях пальцев ног (на расстоянии 15

метров!) Пожалуй, это девчонки из нашего университета. Значит, началась массовая

репатриация в прошлое (лучше жить в 17-м, чем в 96-м!) Надо как-то сойти вниз…

Проснувшись в бывшей нашей квартире, я тут же вышел на балкон и с высоты

третьего этажа оглядел по-утреннему безлюдную площадь. Нет, это всего лишь сон.

Хотя всякий раз, когда я вижу сон, я не сомневаюсь, что это явь — акустика, цвет

и т. д. А жаль… Там-то я уж точно знал бы, что! надо делать. Уж я бы

постарался, чтобы не настало ни 7 ноября, ни 12 декабря тем более. Судьба

чертовски несправедлива ко мне. Почему, столь любящий древность, был я слишком

поздно рожден — как сказал один китайский поэт с неблагозвучной фамилией.

АВЕНТЮРА ДВЕНАДЦАТАЯ,

в которой Антон дает понять, что деньги тоже пахнут.

За эпохой буржуазии последует эпоха рабочего, за экономикой свободного рынка и

буржуазными политическими компромиссами — эпоха авторитарного господства и

планирования.

К.Зонтеймер.

Позавтракав у гостеприимной Галинки, я спустился вниз к Антону и застал его за

сборами.

— Куда?..

— Если хочешь, составь мне компанию.

— А куда?..

— Потом скажу.

Заинтригованный, я согласился.

Во дворе уже стоял черный мотоцикл с коляской, куда мы забрались и быстро

понеслись по утреннему Орехову. Через пять минут мотоцикл уже стоял перед

железнодорожным шлагбаумом. Я насчитал тридцать пассажирских вагонов, следующих

из Жданова в Киев. За путями тянулись частные домики (я, кажется, никогда не был

в этой части города). Нашей целью был один из мелких поселков к югу от Орехова.

— Видишь ли, — сказал мне Антон, когда мы слезли с мотоцикла, — в нашем

наилучшем из возможных обществ все же есть "отдельные недостатки", на которые

наше руководство не реагирует, полагаясь на творческую активность масс…

— Ты имеешь в виду что-то вроде народной дружины или "голубого патруля"?

— Ты почти угадал. Только мы контролируем не чистоту водоемов или мелкое

хулиганство, а незаконное обогащение отдельных членов советского общества.

— А-а! Так у нас это тоже есть. Называется рэкет.

— Что есть сие?

— Молодые люди, вроде нас с тобой, объединяются в банду и облагают мелких

коммерсантов налогами, защищая их при этом от других банд.

— Это напоминает философию истории Чернышевского. А что они делают с выручкой?

— Берут себе, чтобы со временем самим стать мелкими предпринимателями…

— Заколдованный круг… Вот где проявляется ваша буржуазная сущность! Всякий

Робин Гуд мечтает стать шерифом. Нет, у нас все по-другому. Во-первых, мы не

воруем у торгашей деньги.

— А что же вы с ними делаете?

— Они их поедают…

— Серьезно?!

— А куда девать деньги-то?! Можно было бы сжигать, но это менее эффектно.

— Насколько я понял, ты действуешь не в одиночку.

— Ты правильно понял, и мы сейчас направляемся на встречу с моими соратниками.

Уже вечерело, а мы все еще сидели в засаде под видом картежников, собравшихся на

кружку пива под прикрытием дровяного склада. Наша жертва проживала на втором

этаже небольшого домишки. Еще в обед один из нас под видом агента соцстраха

выяснил у соседки, что хозяин возвратится поздно вечером. Но надо было ждать,

другого случая могло не представиться.

Наконец около девяти в кухонном окне жертвы зажегся свет. Мы встрепенулись. Под

окнами его квартиры росло несколько больших черешень; по стволу мы забрались на

балкон и через небрежно прикрытую дверь бесшумно проникли в зал. Торгаш был не

один, и это едва не испортило наши планы; но тут же мы услышали женский голос —

его собутыльницей была какая-то девка, которой не хватало на покупку немецких

полусапожек с гермесовскими крылышками. В масках и с преувеличенно большими

пистолетами мы вошли на кухню в момент их первого поцелуя. Он — рябой и плохо

выбритый — сразу понял, кто мы, а его гостья окаменела на все время нашего

посещения.

— Сколько вам надо? — спросил он, бледнея с каждым словом.

— Все! — Антон был намеренно немногословен, дабы его голос не запомнился жертве.

— Но ребята!.. имейте же совесть…

Пять дул смотрело на него. Из тайника под половицей он достал внушительных

размеров пакет со сторублевками, и я засомневался, съест ли он это все. Но нет,

по приказу лаконичного Антона, он порезал их пополам и, запивая водой из-под

крана, начал пережевывать. На глазах у него выступили слезы, а сами глаза все

бегали: не ждать ли откуда подмоги. Но подмоги не было: ни один дворник, сосед

или налоговый инспектор не появились в ту гибельную для его капиталов минуту. На

триста тринадцатой купюре он взмолился:

— Может, хватит?..

— Тебе посолить? — Антон был неумолим.

Эта трапеза — самая дорогая в жизни нашей жертвы — продолжалась около получаса.

Наконец, последние три сторублевки Антон вручил торгашу, которого уже начинало

рвать, и сказал:

— Это твоя зарплата. Помни это.

— Но это мои кровно заработанные деньги, — заартачился тот, хотя было уже

поздно.

— Ты не космонавт и не балерина. Не может столько человек твоего пошиба

заработать честным путем. Пора!

Пока рыцарь предпринимательства ползал по полу, отрыгивая остатки своего

состояния, мы покинули его квартиру тем же путем, что и пришли, и быстро

рассыпались в кромешной тьме. Наш мотоцикл стоял у дверей сберкассы.