Александр Маркьянов - Сожженные мосты Часть 2

Решилось все в тридцать седьмом. Опасались только одного — России. Как-то очень вовремя, когда император Михаил был уже при смерти, произошло неудачное покушение на императора Австро-Венгрии Эрнста. [67] В нашем мире детей Франца-Фердинанда и графини Хотек схватили гитлеровцы и поместили в концлагерь. В концлагере они заставили их ползать на коленях по плацу и вылизывать его языком, а потом плевать друг другу в рот. Но тем не менее — войну братья пережили. В отличие от прочих представителей Габсбургов, предпочитавших «править не правя» этот отличался умом и долей необходимой правителю жестокости. Он наконец то сделал то, что давно надо было сделать — превратил дуалистическую монархию в триалистическую. Но третьими стали не сербы, а их злейшие враги — хорваты. Тогда же возникло усташество — радикальное националистическое движение хорватов, весьма схожее по своим постулатам с итальянским фашизмом. Давно известно, что фашизм возникает там, где государство слабо, а народ унижен. Но здесь было еще хуже — власть не только не препятствовала хорватскому фашизму, но всемерно попустительствовало ему. Приложила свою руку и римская католическая церковь — папа Пий одиннадцатый прилюдно благословил руководителя усташеской организации Анте Павелича на распространение католичества среди заблудших православных сербов. Какими способами это дозволялось делать — поглавник Павелич [68] Анте Павелич, руководитель фашистской организации усташей и в нашем мире действительно носил такой титул. Виновен в смерти сотен тысяч людей, в основанном сербов. В 1945 году бежал в Мадрид, заочно приговорен к смерти за преступления против человечности. В 1957 году тяжело ранен во время покушения, после которого так и не оправился. Умер в пятьдесят девятом году в Мадриде в возрасте 70 лет. не уточнил…

Все тридцатые годы на территории Сербии шла война. Про это войну не принято вспоминать, про нее не написано ни в одном учебнике истории — но она была. Война жестокая, тайная, беспощадная, необъявленная. Вся территория между Белградом и Загребом, усташеской столицей была зоной войны. Редкий день обходился без стрельбы, ночью же полноправным хозяином югославянской земли становился ужас. Никто не напишет про те времена правду, никто не вспомнит кто умер под пытками и в чьем подвале, кого растворили в кислоте, кого закопали в безымянной могиле. Правда тех времен лишь одна — погибших были не сотни, и даже не тысячи. Десятки тысяч нашли ужасную смерть в той бойне, и убивали друг друга представители одного народа — но разной верой. Только с мрачными средневековыми временами Реформации и борьбы с ересями можно сравнить те времена — когда иногда в селах не оставалось ни единой живой души…

Но задачи, ставившиеся перед поглавником Павеличем в Ватикане и Вене, так и не были выполнены. Сербы упорно сопротивлялись, отвечая смертью на смерть, пулей на пулю. Весь народ ушел на войну, не видя в ней конца, но алкая победы.

И тогда Габсбурги пошли ва-банк…

— Пуцают! [69] Стреляют! Ложись! (сербск)

Вот ведь пацаны! По двенадцать лет, а то и десять — и сидят на крышах, которые еще остались целыми с биноклями. Сколько же их полегло под снарядами — ведь когда падает снаряд и рушится дом — шансов почти нет. Но сидят. Не сгонишь.

— Доле! — истошно крикнул кто-то.

Крепость на другом берегу, снаряду всего — то — через Дрину перелететь. Четники едва успели повалиться навзничь, кто где был — как страшный удар сотряс землю, выбил воздух из легких, перехватил дыхание. Восьмидюймовка, главный калибр Землины, крупповские осадные орудия прямой наводкой — по городу в котором и так мало что осталось после семи дней боев. Обстрелы начались еще вчера — когда усташи поглавника Павелича так и не смогли форсировать Саву, хотя пытались и не раз Сейчас то точно смогут — вот только останется ли что-либо на том берегу — вопрос…

— Пуцают!

Содрогается земля, что-то рушится со стоном — как будто погибает живой человек. Совсем рядом…

— Пуцают!

Да сколько же у них снарядов? И сколько они собираются так стрелять? Почему они не выходят в открытый бой! Ведь их же все равно больше в несколько раз. Ах да… боятся… Боятся, потому что сербы намерены как и всегда стоять до конца. И значит — вода в Саве еще долго будет красной. Красной от крови, пролитой за Сербию…

— Пуцают!

На сей раз хрястнуло так, что четник Милан Митрич, пулеметчик одной из чет и впрямь подумал — все. Снаряд, весом с полтонны лег где-то совсем рядом, и от его разрыва земля не просто содрогнулась — она подпрыгнула, ударив в грудь с безумно свирепой силой. Рядом что-то рушилось, хрустко, ужасно медленно, было нечем дышать от гари и пыли, что-то колотило по спине — падало, поднятое разрывом.

Вот и все… Матерь Богородица…

— Митрич! Митрич, где ты?!

Что-то, что навалилось на спину, вдавив его в жидкую, мерзкую грязь улицы, вдруг перестало давить на спину, куда-то исчезло. Милан попытался вздохнуть, от недостатка кислорода уже круги перед глазами, хватанул воздух — и надсадно закашлялся…

— Жив?

— Живе… — слова продрались через пересохшее горло.

— На, испей!

Вода во фляге была теплой и грязной, омерзительно воняющей какой-то тиной — но для пересохшего горла это был бальзам.

— Поднимайся! Сейчас усташи пойдут!

— Живео Сербия! — крикнули совсем рядом.

Слава Божьей матери — пушки Землины не могут стрелять постоянно, от таких снарядов велик износ ствола, орудие при интенсивной стрельбе может даже разорвать. Поэтому так и воевали — сначала обстрел, потом в атаку шли усташи — те, кто к этому моменту оставался в живых. Впрочем и защитников Белграда оставалось в живых уже немного…

Пейзаж по сравнению с тем как Митрич видел его последний раз, сильно изменился — по левой стороне снаряд угодил прямо в дома, оставив на их месте группу дымящихся развалин. Улицу застилал дым — что-то горело.

— А-ха… Они по усташам попали! Живео Сербия!

— Живео Сербия!

Действительно — горели танки. Верней не танки, а танкетки всего лишь с одним крупнокалиберным пулеметом, против настоящего танка такая танкетка продержится дай боже минуту. Но против мирняка для подавления волнений такой танк в самый раз. И эти танки передали хорватам — а два из них сейчас горели, в одном уже сорвало башню, второй был завален обломками рухнувшего дома. Прямо посреди улицы — огромная воронка. Угодили пушкари австрийские, угодили — теперь тут не пройдешь, не проедешь, лучшего дополнения к баррикаде и не придумаешь.

Совсем рядом, перед баррикадой валялся труп — непонятно, серб или усташ. Даже не труп — а что-то напоминающее мешок. Грязный, бесформенный мешок.