И Намор - В третью стражу [СИ]

Так он тогда сказал, потому что так и думал. Однако теперь – и полугода не прошло – все представлялось совсем по-другому. Вот, казалось бы, случайное действие – убийство Генлейна, а какие, черт возьми, последствия! И ведь Олег клянется и божится, что никаких "многоходовок" у него тогда в голове и в помине не было. Генлейн всплыл в памяти почти случайно притом, что Ицкович толком не знал даже, кто он такой этот чешский учитель физкультуры и на кого на самом деле ставит в своей борьбе за равноправие немцев. Советская школа, как известно, самая лучшая в мире, и там им всем рассказали, что Генлейн фашист. А ставил этот фашист, как оказалось, отнюдь не на Гитлера. Он был, разумеется, немецкий националист, но не нацист в духе германской НСДАП и ориентировался скорее на Австрию и, как ни странно, на Англию, с разведкой которой был связан. Но все это знал Степан и знал не тогда, а теперь. А вот тогда, когда полупьяный от "эффекта попаданчества" Ицкович ехал в Прагу, единственное, что было известно наверняка, так это то, что у лидера партии судетских немцев в 1936 году нет еще – просто не может быть – серьезной охраны. Эта-то "малость" и решила дело, и, гляди-ка, куда она их теперь привела!

Во-первых, судетский кризис случился на два года раньше "намеченного" и в совсем иной политической обстановке, осложненной к тому же еще одним политическим убийством – на этот раз маршала Тухачевского в Париже. И Мюнхена нет, и пока не предвидится, и Франция настроена весьма воинственно, если не сказать, агрессивно и явно антинемецки. И не только Франция. Теперь после крови – и, надо сказать, большой крови, — пролитой в Судетах, сдаваться на милость победителя, буде ими окажутся немцы, чехам, никак не с руки. И, кажется, в Праге кое-кто это уже твердо осознал и выводы, однозначные, из этого осознания сделал. Бенеш [328] 328 – демократ хренов – договорился с националистом Гайдой [329] 329 , возвратив того уже в апреле на действительную службу и, что характерно, в той же должности, с какой генерала убрали десять лет назад, обвинив – вот юмор-то где! — в шпионаже в пользу СССР. И вот, теперь уже заместитель начальника чешского генерального штаба, генерал Гайда, — "пробивает" в парламенте "новый план вооружений" и откровенно готовит страну к войне на два фронта: против Австрии и Германии, имея при этом за спиной опасную до крайности и ничего не забывшую Польшу [330] 330 . Но и в самой Германии не все так гладко, как случилось в известной истории. О том, что немецкий генералитет был на самом деле отнюдь не в восторге от резких "телодвижений" своего фюрера им – то есть, Степану и остальным — Ольга рассказала еще в Арденнах. Однако в реальной истории армия быстренько заткнулась, стоило Адольфу "переиграть" Антанту в вопросе о ремилитаризации Рейнской области. И вот теперь, когда Гитлер получил такой афронт, положение в Германии безоблачным уже отнюдь не выглядело. И в Судетах пощечина, и в Рейнской области au creux de l'estomac [331] 331 . Впрочем, обольщаться не стоило. Оппозиция в Германии еще по-настоящему не созрела, да и не успеет созреть, если ей, разумеется, не помочь. Уже в начале мая появились первые признаки того, что Англия продавит все-таки возвращение Рейнской области Германии. Не совсем так, как хотел Гитлер, но в качестве компенсации за "умиротворение" Судет. Так что свой политический козырь Гитлер все-таки получит, и с этим, к сожалению, ничего уже не поделаешь. И все-таки, все-таки... Два, казалось бы, случайных "теракта", а на выходе совсем другая история, а на носу еще и Испания, и другие задумки в запасе имеются. Так что, выходит, все не зря.

"Не зря", — окончательно решил Степан, подавив поднявшуюся было тоску, и уже спокойно, без раздражения и чувства вины, взглянул на рекламный плакат "Танго в Париже".

Татьяна была хороша на нем. Не лучше Фионы, разумеется, но тоже красавица, и...

"Все будет хорошо. — Твердо сказал себе Матвеев, прикуривая очередную сигарету и подзывая официанта, чтобы заказать еще вина. — А если и плохо... то хотя бы не зря".

Вероятно, ему следовало бы подумать о найме какого-нибудь приличного жилья. О, нет, ничего роскошного, но все-таки свое, пусть и весьма условно "свое". Гостиница никогда не станет местом, которое можно назвать домом, даже если это очень хорошая гостиница.

Виктор поправил перед зеркалом шейный платок, сдвинул чуть вниз – на нос – очки с круглыми стеклами, так чтобы можно было при желании посмотреть поверх дужек, усмехнулся в стиле Джонни Деппа, глянул на часы: без десяти девять, — и вышел из номера. После вчерашнего, можно было бы и не вставать в такую рань, но привычка вторая натура, а "вчерашнее" — теперь уже не что-то из ряда вон выходящее, а образ жизни. Но раз уж проснулся, то следует подумать о завтраке, а это, увы, нечто-то такое, что, не имея собственной кухни, получить можно только в каком-нибудь кафе или бистро, — завтракать в гостиничном ресторане ему не нравилось. Слишком большое помещение, слишком много народу, а Виктору за завтраком хотелось побыть "одному". И пусть для человека, не первый месяц проживающего в гостинице, — одиночество принципиально недостижимо, но стремиться-то к идеалу никто запретить не может. А тихое уютное кафе – всего в пяти минутах неторопливой ходьбы...

Хозяин Виктора уже знал, а потому, не задавая лишних вопросов, положил ему на столик утреннюю "Le Figaro" и поставил стакан минеральной воды "Perrier". Ну, а кофе с коньяком – единственная "еда", на которую Виктор был способен по утрам, — должны были появиться чуть позже. Но Федорчук никуда и не спешил. Он выложил на столешницу сигареты и спички, закурил и раскрыл газету.

Визит премьер-министра Бенеша в Москву...

"Однако!"

Трудно сказать, было ли интересно читать газеты в "настоящем" 1936 году, но сейчас, что ни день, пресса приносила такие новости, что оставалось только руками развести! И что же, милостивые государи, должно было означать данное сообщение? Ездил ли Бенеш в Москву в конце июня 1936? Этого, по-видимому, не могла сказать даже знающая, казалось бы, все баронесса Альбедиль-Николова. Однако если брать события "в целокупности", чехи не уставали удивлять ошеломленную Европу своими крайне резкими движениями. Впрочем, кое-кто им в этом самозабвенно помогал, так что скучно не было. Не успела еще угаснуть пальба в Судетах, и Лига Наций – не без вмешательства одного из ее создателей [332] 332 – только-только начала неторопливый разворот "лицом к немецкой проблеме", а в Праге, при молчаливом одобрении Коминтерна, уже состоялся противоестественный союз коммунистов, национально-социалистической партии, Града [333] 333 , и крайне правых. Кажется, Бенеш и некоторые другие чешские политики успели осознать, чем чреваты для них последние события в Судетах. Но, с другой стороны, не в вакууме же они жили? Отнюдь нет. Германия заключила союз с Австрией, и сближение этих двух стран, населенных, в сущности, одним и тем же народом – немцами – начинало пугать не одних лишь чехов. А ведь в Берлине и Вене не молчали, а говорили, и говорили нервно и громко. Едва ли не кричали. Гитлер так и вовсе впал в истерику во время последней речи в Нюрнберге. А у чехов, если кто забыл, не с одними немцами не срослось. Польша с Венгрией только и делали, что "внимательно следили за событиями", то есть, попросту ждали подходящего момента, чтобы вцепиться чехам в глотку. И никакая Малая Антанта ничем помочь здесь не могла. У Румынии и Югославии хватало своих проблем, так что ориентироваться приходилось на собственные – не такие уж и значительные, если честно – ресурсы, да на сильных мира сего: на Францию, роман с которой пока еще не совсем выдохся, и на Советский Союз, который неожиданно оказался не просто дружелюбным нейтралом, а, пожалуй, даже верным союзником. Англия имела в этой игре собственные интересы и Чехословакии определенно не сочувствовала. Вернее она сочувствовала и тем, и другим, а главное думала о себе и своих вечных интересах. Из остальных игроков следовало, вероятно, принять во внимание позицию Италии, но итальянцы стремительно эволюционировали от "объективного нейтралитета" к "душевному согласию" с явно набиравшей силу Германией.