Вадим Давыдов - Предначертание

Он заказал литературу на завтра, на девять утра.

— Простите, сэр… Всё – на девять утра?

— Хотите бегать вокруг меня целую неделю всем составом персонала? — приподнял брови Гурьев. И перегнулся через стойку: – Всё. На девять утра. И упаси вас Господь опоздать.

Глядя в бездонную серебряную пропасть глаз посетителя, клерк понял, что не опоздает. Потому что, даже заглянув в такие глаза, жить хочется всё равно – и очень сильно.

Следующие два дня режим у Гурьева был такой: с восьми вечера до половины девятого утра он проводил с Рэйчел, с девяти утра до семи вечера – в библиотеке. Наблюдая за тем, с какой скоростью он перелистывает страницы, служащие переглядывались в полнейшем недоумении. По их глубочайшему убеждению, не существовало людей, способных читать с такой скоростью.

Они были правы. Гурьев не читал – фотографировал страницы глазами. Читать ему не требовалось. Теперь он и это умел.

На третий день, перед тем, как увезти Рэйчел из госпиталя, Гурьев собрал у её постели «военный совет», куда были приглашены отец Даниил и Осоргин.

— Как я уже говорил, мы продолжаем изо всех сил изображать похоронную контору.

— Думаю, мы уже достаточно усыпили их бдительность. По-моему, пора заставить их проявить себя!

— Ошибаетесь, Вадим Викентьевич. Мы совершенно не готовы действовать, если «они» действительно вздумают себя проявить. Круглосуточной охраны нет, эффективно обезопасить и контролировать периметр мы не в состоянии, госпиталь не зачищен, дом на Мотли-авеню – тоже. Более или менее я доверяю Джарвису и Перси, садовнику, остальных просто плохо знаю – даже не предполагал, что всё может повернуться в таком вот направлении. Вы хоть понимаете, о чём я?

— Э-э-э…

— Вот видите. Подождём – скоро должен вернуться Иосида, надеюсь, он, как ему и велено, привезёт первый, самый необходимый персонал для организации сносной охраны.

— Яков Кириллович… Есть ли в этом такая уж настоятельная необходимость?

— Без всякого сомнения, отче. Отчёт о сообщениях в газетах, касающихся происшествия с Рэйчел, который я получил от Кагомацу, не оставляет у меня никаких сомнений – это постановка.

— Вот так… И как это выяснилось?!

— Текстуальный анализ, расчёт времени – всё это выглядит так, что информация была выброшена газетчикам специально и в определённом ключе. И это довольно странно.

— Насколько странно?

— Настолько, что напоминает отчёт о выполнении поручения и справку о потраченных средствах. Я понимаю, что для вас, отче, как и для Вадима Викентьевича, всё это звучит несколько неожиданно.

— Для меня тоже, — заметила Рэйчел.

— Ну, это я готов потерпеть.

— Ни минуты не сомневалась!

— У вас, дамы и господа, весьма неглубокие представления о настоящей охране важных персон. А вот в Японии эта наука достигла высочайшего совершенства за последние полтысячелетия. Я тоже знаю далеко не всё, именно поэтому Иосида был озадачен необходимостью подобрать высококвалифицированных специалистов.

— Вы думаете, чёрта можно остановить караулом?! — пробурчал кавторанг.

— Насколько я усвоил из прочитанного, любому чёрту необходим либо живой, либо материальный носитель, который доставит его как можно ближе к цели. Похоже, ножки у них самих коротенькие и слабенькие.

— Господи Иисусе, что ж вы такое там прочли, — покачал головой священник.

— Полное собрание глупостей, дикостей и суеверий, — скривился Гурьев. — Ничего серьёзного, к сожалению.

— Так всё-таки я был прав, — священник, кажется, неосознанно дотронулся до серебряного наперсного креста.

— В каком-то смысле – конечно, вы правы, отче. И я тоже прав, и тоже в каком-то смысле. Разумеется, не верю я ни в каких чертей, богов, ангелов и прочую дребедень.

— Отчего же? — спокойно спросил священник.

— Оттого, что я сам неплохо сыграл роль бога и продолжаю это делать, — усмехнулся Гурьев. — Наш дорогой Сигэру-сама, например, как и, надеюсь, император Хирохито, на полном серьёзе считают меня аватарой бога войны и покровителя кузнецов-мечников, Хатимана. И не только эти двое.

— Кем… считают?! — на Осоргина было жалко смотреть.

— Воплощением одного из синтоистских ложноб ожеств, — пояснил священник. Взгляд, которым он наградил при этом Гурьева, заставил того поёжиться. — Во-первых, это полнейшее безобразие, Яков Кириллович. Во-вторых, хотя я и понимаю, что вы сейчас озабочены исключительно тактическими соображениями, мой долг предупредить вас, что вы играете с огнём. Колдовство суть мерзость, и во благо не идёт никому, особенно – человеку, это самое колдовство употребляющему.

— Да Бог с вами, отче, какое там ещё колдовство, — Гурьев подавил смешок. — Никогда не пытался и не буду. Я просто кнопочки знаю – как, куда и с каким усилием нажимать.

— А это не колдовство разве?

— Это чистая психология, замешанная на махровом фрейдизме, отче. И ничего больше. Сплошной материализм и, так сказать, эмпириокритицизм.

— Наглотались-таки коммунистической отравы, успели, несмотря на молодость, — хмыкнул Осоргин. — Эх, Яков Кириллович… Знаю я, что в Бога не веруете, но отрицать-то – мыслимое ли дело?

— Да ничего я не отрицаю, — поморщился Гурьев. — Бог? Да сколько угодно. Можем сплясать от этой печки, если хотите. Всё равно в материализм упрёмся, чистый, незамутнённый и первозданный. Потому что Бог, даже если и сотворил всё сущее, сделал этот мир до ужаса материальным. И чудеса в нём настолько редки и недоказуемы, что ими – на фоне сугубо материального взаимодействия между всеми видами материи – можно смело пренебречь. В конце концов, наверняка это удобно – когда всё работает по определённым правилам, не нуждаясь в мелочном и ежесекундном контроле и вмешательстве. Честное слово, будь я Богом – я бы именно так и поступил. Это логично, рационально и так далее. Пускай материя вторична – но законы для неё существуют и действуют, что мы с вами прекрасно видим, осязаем и чувствуем. Я вас не утомил своими философствованиями?

— Ничего, ничего, мы вас слушаем, Яков Кириллович. Даже интересно.

— Хоть и не ко времени… Ладно. Продолжу. Не могу допустить, что вы, отче, верите, например, в сонмы ангелов, поющих гимны Господу. Не может же он, премудрый и всеблагий, быть таким тщеславным… гм… Я, признаться, дифирамбы в свой адрес пресекаю в зародыше, какими бы справедливыми или заслуженными они не были. Мешает, знаете ли, сосредоточиться.

— Ваши антропоморфные аналогии весьма остроумны, однако вряд ли соответствуют истинному положению вещей, — улыбнулся священник. — Несомненно, все упомянутые вами описания духовного мира такое же, если не большее, очеловечивание и уподобление, однако…