Валерий Елманов - Не хочу быть полководцем

Хрясь — вж-ж, хрясь — вж-ж, хрясь — вж-ж…

Что произойдет раньше — разрубит он меня или распилит — я не знал, да оно и не имело значения. Что угодно, лишь бы скорей.

Наконец экзекуция, продолжавшаяся вечность, все-таки закончилась. Я попробовал встать, но тут же вновь повалился на лавку, на этот раз больно стукнувшись носом — отвернуть лицо сил не было.

— А мудер у нас Никита Данилыч, — философски заметил Ярема, стоя надо мной. — Ежели бы ты его драл, так он и вовсе бы сомлел.

— Да, хлипкий нынче тать пошел, — добавил свою долю критики Кулема. — Не то, что ранее. — И со вздохом взвалил меня на плечо.

В эту ночь, пребывая в сарае, я открыл для себя новую истину. Говорят, что существует странная взаимосвязь между нижней частью тела и верхней, потому что когда отец берет ремень и лупцует сына-двоечника, то недоросль, как правило, эти двойки исправляет, то есть его голова начинает гораздо лучше соображать. Так вот я больше чем уверен, что если бы отцом был Ярема и взял в руки кнут, то назавтра двоечник получил бы жирные колы, потому что соображаловка соображать отказалась бы вовсе. Как моя. Про Кулему вообще промолчу — тут сынок и до школы бы не дотянул.

Как ни удивительно, но утром я направился в узилище самостоятельно, на что Ярема сразу отреагировал, хвастливо заявив Кулеме, что это он так меня взбодрил, получив взамен простодушную порцию комплиментов.

— А все почему? — философствовал Ярема. — Потому что я руку слабить умею. Коль повелит Никита Данилыч — в полную силу ожгу, а скажет, яко вечор, чтоб с потачкой, так я слабину даю да в четверть силушки охаживаю.

— Научил бы, — прогудел Кулема.

— Э-э-э нет, брат. Тут дар нужен, — торжественно заявил Ярема, и я понял, что дела мои плохи.

В самом деле, если они по повелению губного старосты займутся мною по-настоящему, да не остановятся на одном десятке, а всыплют два-три и по свежим ранам, я навряд ли выживу. Плюс здесь был только один — до дыбы я не дотяну.

«А ведь как мечталось повисеть», — саркастически вздохнул я.

Но тут дорога закончилась. Прибыли.

Никита Данилович на сей раз был за столом не один. Рядом с ним по-хозяйски устроился подросток лет четырнадцати-пятнадцати и весело болтал ногой, обутой в щегольской красный сапожок.

— Ентот, что ли, тать будет? — осведомился он, придирчиво оглядывая меня.

— Он самый, — вздохнул Никита Данилович.

— У-у рожа, какая, — протянул подросток. — Такую в лесу за елками узришь — заикой остаться можно али обмочиться.

Я оскорбился. Конечно, моя рожа не эталон красоты, да я и сам о ней не такого уж высокого мнения, но и не такая страшная, как заявляет этот плюгавый малолеток. И, прежде чем смотреть на мою, он бы полюбовался на свою прыщавую, увидев которую спросонья гораздо больше шансов остаться заикой. И вообще, кое-кто и без лесных рож совсем недавно мочился в штаны.

Примерно в этом духе я ему и выдал — сказалась скопившаяся злость. Удар, как я узнал уже потом, оказался чертовски болезненным, ибо, сам того не подозревая, я влепил не в бровь, а в глаз — мочиться в порты мальчонка перестал не так давно, всего-то лет пять назад, да и то не окончательно. Нет-нет да и…

— Батюшка-а, — плачущим голосом капризно протянул подросток.

— Кулема, — равнодушно окликнул Никита Данилович. — Давай-ка этого молодца сразу на лавку и два десятка от души, как ты умеешь. — Не знаешь чести, так палок двести.

— Так сколь всыпать-то? — не понял простодушный Кулема. — Двести аль два десятка?

— Для начала два десятка, — махнул рукой Годунов. — Для ума и столько хватит.

Ох, верно говорят: «Чтоб тебя не укрощали, не становись на дыбы». Спрашивается, кто меня тянул за язык хамить этому сопляку?!

— Не-эт!! — истошно завопил я, осознав, хоть и с запозданием, что совершил непростительную ошибку. — Я говорить хочу и все рассказать, а после твоего Кулемы уже не смогу. Кнут-то не убежит, и Кулема тоже, так что погоди малость.

— Кулема, — ласково окликнул Никита Данилович. — Ты и впрямь не убежишь, ежели мы погодим?

Тот задумался. Про кнут он понимал хорошо, но с юмором у детины было не очень.

— А зачем? — недоуменно спросил он.

— Значит, не убежит, — констатировал Никита Данилович. — Ну ежели интересное, то сказывай, Васятка Петров, да гляди, чтоб я не заскучал.

— Вы девочку спросите, — ляпнул я первое, что пришло в голову. — Ирина ведь видела, как я за ней заходил, чтоб спасти.

— Спасти… — задумчиво протянул Никита Данилович. — Об косяк с маху приложить, да так, что у бедняжки все из головы выскочило, — это ты спасти называешь? Ишь ты. Но сказываешь ты хорошо, мне по нраву, — тут же одобрил он, пояснив: — Мне ить самое главное было узнать, кто ж там, наверху, из вас похозяйничал да кто сабелькой вначале братца моего Дмитрия Ивановича срубил, а опосля того за Аксинью Васильевну принялся. — Все больше и больше распаляясь, он от волнения вскочил с места и склонился надо мной: — Или наоборот дело было? Да ты скажи, не таи, — ободрил он, — Ты ж ныне яко в докучной сказке про журавлика: «Нос вытащит — хвост увязит, хвост вытащит — нос увязит». Да и нет теперь уж тебе разницы, кого ты наперед резал, а кого опосля, потому как выдал ты себя ныне. Попался яко птица в кляпцы [8] Здесь: птичьи силки. , так чего уж теперича.

«Кажется, где-то мне уже доводилось это слышать, — припомнил я. — Ну точно. От подьячего Митрошки. Только там вроде бы про ворону и вошь было».

Меж тем Годунов перевел дыхание и оглянулся на сына.

— Степка, — строго произнес Никита Данилович, властно указывая на выход.

— Батюшка, я поглядеть хочу, — заныл тот. — И потом ты сам мне обещалси вечор попробовать дать. Нешто забыл?

— Я что сказал?! — зло цыкнул отец на непослушное чадо. — Опосля опробуешь. — Дождавшись, пока его шаги стихнут, он вновь склонился ко мне: — А ждет тебя смертушка лютая и тяжкая, это я тебе говорю не как губной староста, а как двухродный братец [9] Двухродный брат, или просто братан, — двоюродный брат. Двухродный братан — троюродный брат. праведника, коего ты порешил, душегуб. Но ты не боись — ни ныне, ни завтра сдохнуть я тебе не дозволю. Ох как долго подыхать тебе предстоит. Седмицу, не мене, молить меня будешь, дабы я тебя смертушкой одарил, но я жаден до нее, а потому, пока ты здесь в кровавый кус мяса не оборотишься, дотоле и терзать стану. А как же иначе — по привету ответ, по заслуге почет. Сказано: «Как ручки сделают, так спинка износит». А еще заповедано всякого молодца по заслуге жаловать. У тебя оных заслуг вон сколь много, потому и жалованье я тебе платить долгонько стану. А опосля собакам скормлю, ежели они тебя, погань, жрать станут.

— Душегубцев надобно в Разбойную избу везти, в Москву, — возразил я.