Валерий Елманов - Царская невеста

Я не был ни тем, ни другим. В иное время — не с такой головой и не в таком плачевном состоянии, — вспомнив предостережение друга, я, возможно, и предпринял бы отчаянную попытку спасти свою шкуру, хотя трудно сказать наверняка, но сейчас…

Единственное, с чем я бы никогда не согласился, так это насчет оставления надежды, которая, как известно, умирает последней. Причем вместе с самим человеком. А я пока жив, хотя и… с трудом. Впрочем, к пыточной это отношения не имеет, так что я смело спешился и бодро шагнул вперед, едва не поскользнувшись на первой же ступеньке осклизлой каменной лестницы, ведущей в мрачную глубину подвала. Под сапогами то и дело попадались какие-то мягкие ошметки, и, судя по запахам, царившим тут, состояли они не только из грязи. А может, и вообше не из нее.

— Что, не доводилось здесь бывать, добрый молодец? — И высокая фигура величаво выплыла из полумрака пыточной.

На этот раз государь всея Руси царь и великий князь Иоанн Васильевич, прозванный современниками Мучителем, был одет гораздо скромнее, нежели там, на поле. На одежде практически никаких украшений, разве что дорогой пояс со здоровенным, широким, как у мясника, тесаком, подвешенным сбоку, вот и все драгоценности. Шапки на нем тоже не было — так, кругленькая темная шапочка на макушке, похожая на тюбетейку и именуемая здесь одними тафья, а другими — скуфья. Как правильнее — понятия не имею, да и не в названии суть. Можно сказать, человек вышел на работу и напялил на себя спецовку.

— Здрав буди, государь. — И я самым тщательнейшим образом отвесил поклон, которому меня когда-то обучил Воротынский.

— Я-то государь, — вздохнул он, — а вот кто ты — не ведаю. Толи сакмагон, то ли ратный холоп, то ли воевода, то ли тать шатучий. А может, ты и вовсе израдник [16] Шпион, вражеский лазутчик , а?

«Если б ты еще подсказал, что означает последнее слово, было бы совсем хорошо, — подумал я, тупо глядя на Иоанна. — Хотя по смыслу и без того понятно, что за ним кроется что-то весьма нехорошее, раз оно еще хуже разбойника с большой дороги, то есть шатучего татя.

«Эта роль ругательная, и я прошу ко мне ее не применять», — заявил Шпак царю Иоанну Васильевичу.

Отважным мужиком был этот самый обокраденный стоматолог. Хотя он тогда еще не знал, что перед ним царь, вот и хорохорился. Посмотрел бы я на него, если б он оказался в моей ситуации, да еще в пыточной, где так сладко-тошнотворно пахнет людской кровью.

Между прочим, свежей.

Однако делать нечего и надо отвечать.

— Промашка, государь, — вежливо поправил я. — Все ты назвал, кроме истинного. Я — фряжский князь из италийских земель, Константино Монтекки.

— Не слыхал я доселе, чтоб иноземцы так чисто на нашенском глаголили, — усмехнулся царь. — В тот раз мне не до того было, а опосля призадумался и мыслю: скрываешь ты кой-что, фрязин, а вот что — невдомек.

— Так мать у меня русинкой была. Ее отец мой выкупил у турских нехристей и женой своей сделал. Она меня и сказывать учила, и в православную веру окрестила, чрез кою я пытки у гишпанского короля принял, а…

— То я слыхал, да токмо сказывать можно многое. Я вон тоже могу тебе поведать, что я — Бова-королевич, — резко перебил меня Иоанн.

— Пошто себя принижать, государь? — раздался вкрадчивый голос из дальнего угла, где темнота была гуще всего, и из полумрака выплыла приземистая фигура.

— Ба, знакомые все лица — сам Григорий Лукьянович, собственной персоной. Голова старательно выбрита, хотя и не так тщательно, как у царя. Да оно и понятно — весь в трудах, весь в хлопотах. Воды попить и то, поди, некогда — хлебнул кровушки с очередного пытаемого и дальше пошел трудиться. Даже на обед, наверное, не ходит — сюда приносят. Вон как мяском жареным припахивает. Не иначе как вообще не успел перекусить сегодня. Потому и взгляд голодный. И я даже вздрогнул, вспомнив, где именно нахожусь и что это за жареное мяско. Да и взгляд Григория Лукьяновича, устремленный на меня, был, скорее, не голодный, а изучающий.

Коротконогий Малюта всем своим видом выражал нетерпеливое ожидание очередной команды Иоанна, а уж какая она будет — не имеет значения. Потому и ценит его царь, что этот человек никогда не станет думать о морали, совести и прочем. Кишки у бабы вытянуть? Запросто. Старика за ребро на крюк подвесить? Легко. Дите грудное за ноги да головой об угол? Сей момент. Да ты повели, повели только, царь-батюшка, а уж я расстараюсь!

— Бова — он и есть королевич, коих немерено. Да ежели б и король — их тоже пруд пруди. А ты у нас наихристианнейший государь, — елейно пропел Малюта.

Иоанн недовольно покосился на него.

«Хоть и предан ты, как собака, но и глуп, яко дворовый пес, — говорил его взгляд. — Пошто перебил? Пошто мысль не дал досказать?»

Все это так явственно читалось на его лице, что я неожиданно для самого себя решил продолжить мысль Иоанна, как бы помогая ему.

— Я понял тебя, государь. По-твоему, раз подтверждений, что ты Бова-королевич, никаких, то, стало быть, нет тебе веры, — вежливо заметил я. — Выходит, что и мне, коль я грамоток не имею, веры тоже нет, ибо в таких делах на пустые слова полагаться опасно. Что ж, твоя правда.

Вообще-то рискованно таким образом атаковать самого себя, но лишь с одной стороны. С другой же получается иная картина. Если допрашиваемый выступает в роли добровольного помощника, то отношение к нему должно измениться. Наглость, конечно, но мне почему-то показалось, что нужен необычный ход, который собьет царя с наезженной колеи допроса.

Разумеется, получилось не столь уж оригинально, но голова с лютого похмелья выдавать на-гора нечто посущественнее наотрез отказывалась, соглашаясь исключительно на самое простое — переводить царскую мысль на современный лад и логически развивать ее.

Впрочем, пока хватило и этого. Иоанн даже не сумел сдержать своего одобрения. Довольно хмыкнув, он кивнул на меня и заметил, обращаясь к Малюте:

— Учись, Гришка, яко излагает.

Ну прямо Остап Бендер, когда он выпрашивал стулья у монтера Мечникова.

— Будто по книжице словеса читает, буквица к буквице. И как согласно все.

Ага. Согласно. Осталось только вслед за тем же Мечниковым изречь, что согласие есть продукт непротивления сторон, а потом, как человек, измученный нарзаном, потребовать медку.

А царь меж тем продолжал:

— Такого и на дыбу жалко подвешивать — да что поделать, коль мне охота истину узнать. Али ты ее так поведаешь?

— Я ж очистился, государь. — И тут же вздрогнул, вспомнив о судном поле.

Неудачно он меня выдернул с подворья князя Воротынского. Не вовремя. И вообще, это свинство. Может, у меня психологическая травма. Даже две — чуть душегубом не стал, и чуть любимая не бросила. Меня к психотерапевту надо, а тут — я покосился на Малюту — скорее уж патологоанатом прислан. Во всяком случае, запах аналогичный, да и прочее тоже.