Валерий Елманов - Царская невеста

Я содрогнулся. Нет, не от представления собственного непотребного вида — от непотребства мысли. Как же все-таки труслив и слаб человек по своей природе, а ведь я далеко не худший образец. И это — творение божье?! Стыдись, Костя! Вот когда дойдешь до такого состояния, тогда и посмотришь, что сказать… Хотя… зачем доходить? Что я там про кровь только что подумал? А ведь это вариант.

— Останови своих людей, государь, — твердо сказал я, стараясь не показывать, какие чувства меня обуревают на самом деле. Тон держал ровный и холодный, чтоб со стальными интонациями, почти повелительный. — Останови, пока не поздно — упредить хочу. Сердчишко у меня слабое. Ежели что, так оно вмиг кровью захлебнется. Так мне лекари сказывали. А она — тоже жидкость. До поры до времени травки помогают — держусь, но тут оно, боюсь, не справится.

Пронзительный взгляд царя мне удалось выдержать безукоризненно. Но Иоанн недолго буравил меня своим взором. Спустя несколько секунд он повернулся к Бомелию и вперился в него. Я тоже. Попавший в перекрестье наших взглядов лекарь замялся.

«Ну что, вестфалец, — мысленно обратился я к Елисею, — в тот раз ты сказал, что мы квиты. Только, когда я подвозил тебя из дворца, что на Арбате, и предупреждал о своем видении, я тебе тоже не был обязан. Ничем. Так помог. За голое спасибо. Да еще из жалости. Теперь твоя очередь. Или ты строго по-немецки — раз дебет с кредитом сходятся в нулевое сальдо, значит, пыхтеть ни к чему?»

— Помнится, государь, в тот раз я и впрямь давал ему капли от учащенного сердцебиения. А ведь тогда он даже не был на дыбе, — осторожно заметил Елисей. — А то, что сердце может разорваться и захлебнуться кровью, давно известно медицине. О подобных случаях записано в трудах великого Авиценны, кой…

— Погодь покамест, — остановил своих ретивых катов Иоанн и со злости огрел посохом одного из зазевавшихся палачей. — Погодь, сказываю!

Ну что — опасность миновала или рано пока радоваться? Но в любом случае должок за мной, вестфалец. Если выпадет случай — расплачусь. Я, как и ты, добро помню. Хотя лучше, чтобы этот случай для тебя не наступал.

— Неповинен фрязин, — неожиданно послышалось со стороны лежащего.

«Может, это все-таки не Воротынский, а?! — взмолился я к небесам. — Ну совсем непохож голос. У того басовитый, говорит, как в колокол бьет, а тут хрипло кашляющий, с натугой выплевывающий каждое слово.

«Пускай говорит Мертвый Волк!» — прорычали старые волки, уважительно глядя на Акелу.

Но Иоанн таким гуманистом не был.

А ты замолчь, покамест я тебе сказывать не велю! — прикрикнул он. — Ишь разговорился. Не иначе как притух дубок. Замерз, слуга государев? А вот мы подгребем малость, под согреем князюшку верного. — И царь с кривой усмешкой на лице принялся откалывать острым концом посоха обугленные куски от бревна, подгребая их поближе к лежащему.

Раздался стон, и почти сразу остро запахло жареным мясом. Разрумянившийся Иоанн упоенно продолжал шуровать посохом дальше. Затем, подустав, вновь повернулся ко хмне, как бы поясняя и оправдывая очередной приступ своего садизма:

— И в чести держал, и верил ему, а он…

— Не ведаю, государь, кто на него поклеп возвел, но знаю, что служил он тебе и впрямь верно и преданно.

— А корешки?! — злобно взвизгнул Иоанн. — С ими яко быти?! Али они мне пригрезились?! Елисейка! Убери их с глаз долой, — тут же раздраженно напустился он на лекаря, — не ровен час, так они и со стола меня своим адом настигнут, вона как воняют.

— Их и подложить могли, — парировал я.

— Да на что ратному холопу, кой ему верой и правдой служил, на своего господина напраслину возводить?

— Ратному холопу? — удивился я. — Да кто ж такой?! Тогда и я его знаю, если он только не из новиков.

— Знаешь, — кивнул Иоанн. — Не из новиков.

Так ты меня спроси, государь. Я о любом из них тебе сказать могу, каков человек и стоит ли ему верить.

— А что ж, давай так и поступим, — неожиданно легко согласился царь. — Возьми-ка, Бориска, список пойманных по моему повелению да зачти.

Надо же. Слона-то я и не приметил. Борис Федорович Годунов собственной персоной. В одной руке требуемый список, в другой неизменный надушенный платок. Не переносит царский кравчий ароматов пыточной. Так и не привык к ним — вон как с лица побледнел, бедолага. И тестя в живых уже нет. Случись что — никто не поможет. Еще и подтолкнут, если ненароком поскользнется. Здесь нравы суровые — сдохни ты сегодня, а я завтра.

Жаль парня. Хороший он, добрый. Ему бы в другое время родиться — да не судьба, а в нынешнем путь наверх лежит только через кровь. Ну и еще через дыбу — в смысле самому палаческое искусство освоить. Хотя бы минимум. Помнится, дьяк Висковатый рассказывал, что в иные годы государь и заседания своей думы чаще не в своих покоях — прямо на Пыточном дворе устраивал. Так оно было удобнее для Иоанна, чтоб основное производство не оставалось надолго без главного руководителя.

— Пантелеймон, сын Григорьев, — громко огласил Годунов.

— Слыхал ли о таком? — вкрадчиво спросил Иоанн.

— Старый воин, но из тех, кто борозды не испортит. Ратник справный, и слово его твердо, — ответил я.

— Стало быть, ежели б ты от него услыхал, что князь Воротынский чародейству предался и тайно со злыми ведьмами виделся, чтоб меня извести, ты бы ему поверил?

Я скрипнул зубами, прикусив губу. Что ж ты, Пантелеймон? Хотя да, дыба. Тут не заговоришь — запоешь. Нет на тебе вины, что не выдержал.

— Я бы его выслушал, — аккуратно заметил я.

— Можно, — кивнул Иоанн, но Годунов многозначительно закашлялся, и царь тут же поправился: — Хотя нет. Лучшее об иных спросим. — Так и не дав команды, чтобы привели старого десятника, он повелительно махнул рукой Борису, мол, продолжай перечень.

«Ага, — сообразил я, — никак молчит старый вояка, потому и не подойдет для опроса. Ну-ну. А кто же у нас раскололся?»

Перечислял Годунов и впрямь долго. Кого только не было в списке — от безусого юного Багра, прозванного так за густой румянец во всю щеку, до совсем старого конюха Вошвы, полюбившего под старость яркие цвета и неизменно украшавшего свою незамысловатую одежду цветными вставками, а то и просто заплатами из цветных тканей.

— И что, все в один голос рассказывают, что князь Воротынский умышлял против тебя? — поинтересовался я.

— И умышлял, и злобу таил, и про корешки, — подтвердил царь. — Не все, правда, кой-кто покамест помалкивает, но поболе половины — точно. А прочие не ныне, так завтра тоже запоют.

— Так ведь одно это, государь, говорит о том, что они на себя напраслину возводят. На себя да на князя, — заметил я. — Сам посуди, кто ж в здравом уме станет возле себя собирать народ да рассказывать, что вот, мол, хочу я государя извести, вечор с ведьмой знатной виделся, так она мне корешки заветные передала. А теперь глядите, холопы мои верные, куда я их кладу, да местечко запоминайте. Ежели позабуду — к старости память не та стала, — так чтоб вы напомнили…