Юрий Корчевский - Стрелецкая казна

Михаил давал ценные советы еще с полчаса. Я далее удивился: всегда немногословный, а тут — целая лекция о применении кистеня. И очень полезная лекция, ведь многого я не знал.

— Азы ты освоил, теперь закрепляй упражнениями, причем и левой рукой тоже. Будут вопросы — приходи, основное я тебе показал.

Я поблагодарил и расплатился. Михаил не дал уйти.

— Можно два вопроса?

— Давай.

— Почему сабля, а не меч?

Я вытащил саблю из ножен, отдал ему. Михаил повертел ею в воздухе, пофехтовал с воображаемым противником.

— Легкая — это хорошо, в бою рука не так уставать будет.

— И еще одно — мечом ты только рубить можешь, а саблей — еще и колоть.

— Твоя правда. А ежели я мечом сильно бить буду, сабля твоя не сломается?

— Если удар впрямую принимать, то может. Так ты саблей удар чуть вскользь направь.

— Давай попробуем?

Я взял его меч, он стоял с моей саблей. Мама дорогая — как этим ломом драться? Он вдвое тяжелее сабли, балансировка тоже хромает.

Мы провели небольшой бой, и с непривычки рука устала. Михаил же улыбался.

— Неплохо, всегда на сабли смотрел с пренебрежением. Ты меня переубедил. Пробовал как-то трофейную, татарскую, да сломалась.

— Железо у них неважное, у татарских, да и техника боя тут нужна другая. А какой второй вопрос?

— Знакомец у меня был… вот видел я, как ты с Егором бился — так прямо в точности, как ты. Павлом его звали, в последний раз видел его давно, много весен тому назад.

— Я у него и учился. Сейчас он в Москве, князю Овчине-Телепневу служит.

— Вот оно как.

Мы расстались друзьями.

Проходя мимо Спасского собора, я решил зайти, поставить свечку Георгию Победоносцу. Не сказать, что я был верующий в прежней жизни — в церковь иногда захаживал, но посты не соблюдал. К слову, посты я не соблюдал и здесь: церковь дозволяла странствующим, больным и воинам не придерживаться этого. Но живя среди верующих, постепенно проникся православием, носил крестик, будучи крещенным в младенчестве, ходил в церковь. И главное — Бог мне помогал в ратных делах, укреплял веру и дух.

Шла служба, в храме было полно пароду. Потрескивая, горели свечи, пахло ладаном. Стены храма были расписаны библейскими сюжетами, впереди сияли золотом иконы. Могучий бас диакона гулко разносился под сводами, заставляя трепетать и тело, и душу.

Служба закончилась, народ, не спеша, стал расходиться. Я купил свечку, сделал щедрое пожертвование, памятуя — рука дающего да не оскудеет.

Зажег свечу от другой из множества горевших и остановился перед иконой. Мысленно помолился, отрешившись от окружающего, прося у Георгия удачи в ратных делах, ран — небольших, а уж коли смерти, то мгновенной.

Вышел я из церкви очищенным, с каким-то особым настроем души. Мною овладело благостное состояние умиротворения и покоя. Передо мной по ступенькам спускалась женщина в черном одеянии — может, монахиня, а может — в скорби по умершим. Я сначала даже не обратил на нее внимания, и тут она обернулась. Льняные волосы, выбившиеся из-под темной косынки, аккуратный, немного вздернутый носик, алые губки бантиком. А глаза! Синие, яркие — я в них просто утонул! Темная и свободная одежда скрывала фигуру, но и так было понятно — женщина молода и стройна. Я понял, что пропал! Наверное, виной тому длительное отсутствие общения с женщинами или красота незнакомки, а может — время пришло.

Скользнув по мне взглядом, девушка отвернулась и пошла к выходу из крепости. Меня как толкнуло — я двинулся за ней, отпустив на приличное расстояние. Незнакомка не оглядывалась, шла неспешно, но и не заглядывала в попадавшиеся по пути торговые лавки, коими полон был центр города.

Пройдя квартала три, она зашла во двор дома. Я потолкался на углу — девушка не выходила, и я понял, что она пришла в свой дом. Из соседнего дома вышел мужичок, почти старик, и, опираясь на палку, направился в мою сторону. Надо разговорить, узнать — кто она? Ежели замужняя, лучше выбросить из головы. За прелюбодеяние в эти времена наказывали строго, причем женщину — суровее, а мне лишние проблемы ни к чему. А замужем она может быть — шла-то в платке. Незамужние девушки ходили простоволосые, без платков, придерживая волосы головной ленточкой. Единственно — в церковь женщинам положено ходить с покрытой головой.

Мужичок подошел поближе; чтобы завязать разговор, я ляпнул первое, что пришло в голову:

— Кузницы есть на вашей улице? Мужичок от удивления чуть палку не уронил.

— Это кто ж тебе такое сказал? Отродясь кузнецов у нас не было. Сам не слышишь — молотки не стучат, окалиной да углем горелым не пахнет.

— Извини, отец, видно, позаплутал чуток. А кто на улице живет?

— Мастеровые в основном — шорники, столяры.

— А в третьем доме от меня?

Дядька хитровато прищурился, улыбнулся:

— Вот оно что! А то — про кузницу! Вдовица там живет, муж с малолетним сынишкой о прошлом годе утонули, лодка перевернулась на Оке. Еленой звать. По нраву пришлась?

— Понравилась, — не стал скрывать я.

— Не получится у тебя, паря, — констатировал мужичок. — Себя блюдет. После смерти мужа к ней уже подкатывались с нашей улицы — всех взашей погнала. Уж очень мужа любила, убивалась.

— Чем живет?

— Пошивает, тем и кормится.

Я вытащил из кошеля полушку, сунул прохожему в руку. Он подслеповато вгляделся, поблагодарил.

— Хочешь познакомиться?

— Хочу.

— Купи на торгу шелка или другого чего, сделай заказ, а там уж не зевай.

— Спасибо, отец.

Я отправился домой — вернее, в свою комнатку в Ивановых хоромах. А верно подсказал сосед ее.

Женщины на Руси сами ходили на торг и в церковь, исключения — Псков и Новгород, там нравы были посвободнее, там женщины участвовали в вече и других мероприятиях. В Москве обстановка была поудушливее, значительно строже. Да и мужи в Москве приучены были гнуть спину — прочий люд перед князьями и боярами и все — перед государем. Так что — или с заказом в дом, или знакомиться в церкви, вернее, по дороге из нее.

Коли блюдет себя — нельзя честь ее запятнать. Я что — воин, не обремененный жильем и семьей: сегодня здесь, а завтра там; уйдешь с дружиной в поход — и может статься, не на один год. Уж больно Россия велика, а дороги — отдельный разговор, даже не разговор — плач, напоминающий поминальный.

Следующим днем я надел рубашку похуже и, взяв деньги, отправился на торг, чтобы купить шелку.

В эти времена носили яркие одежды. Даже мужчины были одеты пестро — скажем, синяя рубашка, зеленые штаны и красные сафьяновые сапоги никого не смущали. Серая одежда, вернее, выцветшая от старости и частых стирок, была лишь у нищих или у работавших мастеровых. На улицах от одежды прохожих просто рябило в глазах, и никто не заморачивался несочетанием расцветок. Пуговицы говорили о состоятельности больше, чем одежда. Носить шелковую рубашку мог и простолюдин — это было практично. В отличие от шерсти, на шелке не держались разные мерзкие насекомые вроде блох или вшей. Конные выезды были у немногих: быстрее было добраться верхом. Признаком достатка была еще и богатая сбруя у коня, но лошадь не приведешь в трапезную дома хозяина, коли в гости приглашен. Еще одним признаком богатства являлось украшенное оружие — затейливая, серебряная, вчеканенная в рукоять монограмма или самоцвет. Но, опять же, с оружием в гости или церковь или другие присутственные места не ходят. А пуговицы — всегда при тебе. Ежели зимой о положении в обществе можно было судить по шубе или шапке — ведь овчинный тулуп мастерового сильно отличается от соболиной шубы купца или горностаевой шапки боярина, то летом таким отличительным знаком были пуговицы.